Даниил Гранин - Оборванный след

Недослушав, Погосов потянулся, шумно зевнул.

— Перебрал я вчера… Вались они все за ящик. Пошли ты их.

Послать можно, можно запросто, если б знать, что Погосов добился своего и будет на коне.

— Ничего они нам не сделают, не дергайся.

— Ты не понимаешь, гранта нам не дадут. Денег не платят третий месяц. Народишко разбежится, надоело всем на картошке сидеть. Ликвидируют нас.

Тырсу все больше раздражало равнодушие шефа. С ним тоже считаться не станут. Еще немного, и зачислят банкротом. Тырса надеялся, что он тут по уши погружен, ведь ни о чем другом думать не мог. А он, оказывается, надрался из-за какой-то… Шестикрылый серафим ему явился.

Тырса сел верхом на стул, достал платок, оглушительно высморкался.

— Баба научным занятиям противопоказана. Вреднейшая помеха, извини меня, надо или — или.

Погосов подошел к нему, погладил его седеющий ежик.

— И море, и Гомер — все движется любовью.

— Так это же стихи, — определил Тырса. — Я вижу, мы вляпались.

— Не боись, я тебя уверяю, нам никто не помеха.

— Ты можешь мне толком сказать, когда у тебя все будет готово?.. Так, чтобы всем представить?..

Погосов покривился, будто его донимали о чайнике — когда закипит, закипит ли? Ну куда он денется, закипит. Вдруг вспомнилась бабкина приговорка: «Видно, так на роду написано». Как озадачивало — где оно написано? Кто-то где-то пишет? Теперь он знал.

— Все будет хорошо, ручаюсь, — повторял он, машинально просматривая бумаги: заявки, требования, отчеты, — ставил подпись, откладывал письма.

— Там одно письмо из Стокгольма, срочное, — предупредил Тырса, — от твоего приятеля Густава.

— От Густава? — Голос Погосова дрогнул.

Дважды он прочел приглашение участвовать в Международном симпозиуме по плазме в Торонто на январь будущего года: «…пришли примерное название твоего доклада. Обнимаю. Густав».

— Что с тобой? — спросил Тырса.

Взгляд Погосова стоял на нем неподвижно, наконец Погосов встряхнул головой, отмахиваясь от чего-то, с трудом сказал, что надо ответить немедленно электронной почтой. И продиктовал свое согласие выступить и примерное название — о природе полученных явлений при таких-то режимах.

Тырса заулыбался восхищенно, потряс кулаком.

— Слава тебе, Господи! Значит, порядок! Я знал, что ты добьешь эту штуковину. Иначе быть не могло. Мы все верили! Я помню, как ты сказал перед отъездом: «Стану делать, что надо делать, а там пусть будет, что будет». Выходит, что у тебя все готово?

— Будет готово.

— Ты уверен?.. А вдруг сорвется? Мало ли что выплывет. Я ведь чего боюсь, чтобы тебя не обогнал какой-нибудь шакал.

— Никто меня не обгонит, — безучастно сказал Погосов.

— Может, потянем с ответом?

— Сегодня же передай по мейлу. И добавь: «Дорогой Густав, я всегда буду…» Нет, лучше так: «Дорогой Густав, я никогда не забуду твоей сердечности».

Зашевелилось где-то на чердаке, в домике шла своя деревянная жизнь, шелестело, поскрипывало, вздыхало.

— Знаешь, я человек суеверный, я боюсь заглядывать наперед, — виновато сказал Тырса, — слишком много было неудач. Но раз ты так уверен… значит, у тебя главное сделано, доказательства то есть… Шутка ли — международный симпозиум!

Погосов походил по комнате и вдруг сказал:

— Сон не доказательство… Что смотришь, ну приснились мне и решение, и ответ. Менделееву тоже приснилась его система. Так и мне. В готовом виде. Без всякого счастья трудных дорог.

— И слава Богу! — вскричал Тырса. — Хорошо вам, гениям.

— Еще бы. Теперь можно ничего не делать, все пойдет своим путем.

Не понять было, шутит он или всерьез.

— И как скоро, как ты думаешь?

— Закакал, что тебе неймется?

— Потому что не время решает, а пора.

— Пора, она не ихняя.

— Не упустить бы, Серега, я тебя умоляю, не отвлекайся.

Чтобы не расстраивать шефа, он умолчал, что самую большую комнату лаборатории собираются сдать под коммерческий интернет-центр, аппаратуру продать, Тырсу предупредили, чтобы помалкивал. На них не было управы. Власть перешла к хапугам. Земной суд бездействовал, и Божий не спешил. Тырса не знал, чем можно остановить эту саранчу. Он жаждал возмездия. Теперь он предвкушал час расплаты.

Все же его смущало поведение шефа.

— Ты должен ликовать, а ты чего-то киснешь. Если ты выйдешь на всемирность, тогда нам никто не страшен.

За круглой железной печкой сушились дрова. Погосов вытащил несколько поленьев, отодрал бересту, чиркнул спичкой, кора затрещала, свернулась, закудрявились желтые огоньки, вскоре в топке потянуло, загудело.

— Насчет шакала, между прочим, ты прав, — сказал Погосов. — Не я, так другой додумался бы. Я иногда слышу, как целая толпа мчится позади. Я только на час вырвался вперед, еще немного — обойдут, так что все равно, не я, так другой, а ты мне покажи, где я, Сергей Погосов, где я, в чем я единственный и неповторимый?

Он сидел на корточках перед печкой, и Тырса не видел его физиономии, слышал только голос, в котором были горечь, недоумение, будто Погосов обсуждал не себя, а другого человека.

— Специалист вроде меня, не корифей, обычный типовой доктор наук, он обойдет маленькие ошибки и, если повезет, выйдет, знаешь, куда? На большое заблуждение! Вот и вся игра. Спрашивается, стоит ли ради этого профукать свою жизнь? Нет уж, извините. Получилось у меня, и достаточно. Есть другие миры. Жизнь не сводится к работе.

Что-то, наверное, Тырса заподозрил. Или учуял, слишком яростно он вцепился в него — какое может быть заблуждение, до него еще добраться надо. Пока что ему подвалило счастье — хватай его обеими руками, и нечего мудрить.

Он носился по комнате, расписывая, какой втык устроит всем неверующим. Настоящий талант — это не фуфры-мухры, талант свое возьмет.

Он заглядывал в лицо Погосову, заглядывал с искательной улыбкой, позади которой был страх. Он все еще не верил, боялся поверить, радовался и боялся своей радости, поведение Погосова сбивало его с толку.

Баба? Бабий фактор временный, бабы приходят и уходят, сколько их перебывало у шефа. Наука — вот постоянное прибежище. Что может быть прекраснее вдохновенного мига, когда после всех мытарств, провалов вдруг тебя осенило. Пускай во сне. Случись что-либо подобное у Тырсы, Боже ты мой, как вознесся бы он над непривлекательным своим существованием!

В печке оглушительно выстреливали горящие поленья. Погосов вдруг спросил: интересно, как получается такой звук?

Тырса обиженно молчал. Тогда Погосов подошел к нему, взял его за плечи.

— Знаешь, Наумчик, что остается от всей нашей суеты? Совсем не то, что мы считаем. В конце концов остается одно-единственное — любовь.