Лев Успенский - Эн-два-0 плюс Икс дважды

В тогдашней восемнадцатой аудитории (помнишь, Сережа, в конце коридора, за кабинетом химической технологии?) должна была состояться очередная лекция адъюнкт-профессора Кулябки-Борецкого по этому самому предмету.

Кто ходил на Кулябку? Никто. Его терпеть не могли: талдычит от и до по собственному же учебнику. И личность сомнительная!.. Но где-то рядом сорвалась лекция Гезехуса. Образовалось окно, без дела скучно. Аудитория Кулябки заполнилась случайной публикой. Кулябко, как всегда, гнусил что-то себе под нос, скорее недовольный, нежели обрадованный неожиданным многолюдием.

Студенты - кто да что: читали романы, дремали, собеседовали. Всё было тихо и мирно.

Внезапно c вспоминали очевидцы - где-то под потолком небольшого амфитеатра раздался негромкий звук, хлопок, точно бы пробка вылетела из бутылки зельтерской... Почти тотчас же через небольшой душничок вентилятор, подававший воздух откуда-то с чердака, поме щение начало заполняться каким-то дымом или паром своеобразного, зеленоватого, похожего на флуоресцин, оттенка.

Окажись этот туман остропахучим, зловонным - началась бы паника. Но в воздухе вдруг запахло какими-то цветами, заблагоухало, так сказать... Ни у кого ни удушья, ни раздражения в горле...

Профессор, принюхавшись, приказал служителю подняться на чердак, узнать, что это еще за шалопайство? Кулябке было не впервой сталкиваться с тем, что тогда именовалось "устроить химическую обструкцию", странно только, что запах-то - приятный... Впредь до в ыяснения он прервал свою лекцию (и напрасно!).

Студенты, пользуясь тишиной, стали всё громче и громче обсуждать случившееся. Шепот возрос, перешел в довольно громкий шум. И вдруг кто-то из второкурсников, сидевший почти против кафедры, подняв руку, пожелал обратиться с вопросом к самому Кулябке. Без особой радости Кулябко процедил что-то вроде: "Чем могу служить?"

Студент встал и с какой-то странной ухмылкой оглянулся... Похоже, он сам не понимал, с чего это его дернуло заводить такой разговор. Потом, помявшись:

- Господин профессор... Вы меня уж извините, но я... Вам, верно, приятно, что собралось так много народа? А? Так вот - я хочу предупредить: не обольщайтесь, господин Кулябко! Ваша популярность не возросла... Я давно уже собираюсь вам всё сказать... Как на духу! Мы ведь вас терпеть не можем, а? Да вот, все мы... Химик вы... ну, средней руки, что ли... Сами знаете! А то, что вы покровительствуете этим франтикам в кургузых тужурочках (он досадливо махнул туда, где кучкой сидело несколько "белоподкладочников", черносотенцев), так это вызывает и окончательное пренебрежение к вам... А потом... Ведь про вас нехорошие слухи ходят, господин член "Союза русского народа"! Говорят, на Высших женских вы руководствуетесь при оценке успеваемости отнюдь не способностями к наукам... Это как же так господин истинно русский?

Аудитория остолбенела. Да, так все думали, но никто никогда ничего такого не говорил. Тем более этак... экс катэдра. /Буквально: с кафедры, во всеуслышание (лат.)/ Скандал, коллеги! Вот как он рявкнет...

Кулябко не рявкнул. Он было открыл рот, соображая, - не может быть! Ослышался?

Но внезапно выражение его лица изменилось. Он вдруг сел, поставил локти на кафедру, подпер щеки кулаками и желчным, острым, ненавидящим взглядом прошелся по рядам студентов.

- Выражаю вам глубокую признательность, молодой наглец! - произнес он затем, осклабясь в ухмылке старого сатира. - Ценю вашу редкую откровенность. Позвольте ответить тем же... Тоже - не первый год питаю такое желание... Меня - если вам угодно знать-с - отношение к моей особе со стороны быдла, именуемого российским студенчеством, не заботит ни в малой мере-с... И никогда не заботило-с! Выражаясь словами господ либеральных писателей, я - чинодрал, господин этюдьян! /Студент, студиоз (франц.)/ Да-с! Вам до химической технологии - никакого дела, и очень прелестно! Мне до вас, господа в пурпуровых дессу, /Кулябко обвиняет студентов в том, что они скрытые красные - носят под формой красное исподнее белье./ - как до прошлогоднего снега. Как свинье до апельсинов, если вас это более устраивает, юные померанцы! Я так: отбарабанил, что в программе записано, и - на травку! Однако на ближайших же испытаниях с превеликим удовольствием буду вам парочки водружать... С наслаждением-с! Садист Кулябко? А мне наплеватьс! Что же до тужурочек, как вы изволили изящно выразиться, то кому, знаете, поп-с до сердцу, а кому - попадья. Вам, к примеру, Сашки Жигулевы импонируют, а я - было б вам известно-с - в девятьсот шестом приснопамятном в своем дворянском гнездышке мужичков-погромщиков - порол-с! А очень просто как: через господина станового пристава: "чуки-чук, чуки-чук!". Оно, после вольностей предшествовавших лет, весьма сильное впечатление на оперируемых производило... Так что - де густибус /О вкусах (не спорят) (лат.)/ знаете...

Свирепое мычание прокатилось по рядам. "Долой! Позор!" - послышалось сверху.

- Эй, полупрофессор! - раздался вдруг злой, совсем мальчишеский голос. - А что ты скажешь про дело Веры Травиной, старый циник! Ну-ка вспомни!

И тут Кулябко совсем лег грудью на пюпитр. Мясистая нижняя губа его бесстыдно отвисла, серые глазки прищурились, как у борова, хрюкающего в луже.

- А я и без тебя ее вспоминаю, дурачок! И не без приятности!.. Хомо сум... /Человек есьмь! (лат.)/ Очень ничего была девица, а что глупа, то глупа-с! В петлю ее никто не гнал, предлагать же то, что ей было мною или там другим кем-то предложено, сводом действующих законов не возбраняется... А что до вашего мнения, так я на него с высоты Исаакиевского кафедрального плевать хотел, господа гаудеамус игитур...

- Подлец! - взревела теперь уже почти вся аудитория. - Гоните с кафедры негодяя... Так, значит, ты ей _предлагал_ что-то, старый павиан? А что же ты суду чести плел?

Одни вскочили на скамьи во весь рост, другие кинулись по проходам к кафедре...

Неизвестно, что случилось бы в следующий миг, если бы точно в это мгновение у ступенек, ведущих на кафедру не появился седенький и благообразный старичок Алексеич, добродушный приятель студентов, тот самый служитель, которого Кулябко отправил в разведку на чердак.

Несколько секунд Алексеич сердито расталкивал студентов: "Айай-ай, непорядок какой!", но потом остановился и как-то странно шатнулся на ходу. Потом он провел рукой по розовому личику своему и с изумлением выпучил глаза. Взгляд его уперся в белокурого юношу, уже поднявшегося на нижнюю ступеньку кафедры. Лицо этого юноши пылало, это он первый завел перепалку с Кулябкой и теперь клокотал негодованием. Его видели, за ним следили все: общий любимец и приятель, вечный зачинщик всех споров на сходках, заводила смут - Виктор Гривцов. Алексеич уставился в него, точно приколдованный. И Гривцов, сердито сведя брови, наклонился к нему: "Ну, что тебе?" Вот тут-то и грянул гром.