Станислав Лем - Возвращение со звезд

- У вас организм тридцатилетнего мужчины, - сказал он. - Вы гибернезировались?

- Да.

- Долго?

- Год.

- Зачем?

- Мы возвращались на ускорении. Пришлось лечь в воду. Амортизация, понимаете, ну, а в воде трудно пролежать целый год, бодрствуя...

- Понятно. Я полагал, что вы гибернезировались дольше. Этот год можете спокойнейшим образом вычесть. Не сорок, а только тридцать девять лет.

- А... рост?

- Это чепуха, Брегг. Сколько у вас было?

- Ускорение? Два g.

- Ну вот, видите! Вы думали, что растете, а? Нет. Нe растете. Это просто межпозвоночные диски. Знаете, что это такое?

- Да, это такие хрящи в позвоночнике...

- Вот именно. Они разжимаются сейчас, когда вы освободились из-под этого пресса. Какой у вас рост?

- Когда мы улетали - сто девяносто семь.

- А потом?

- Не знаю. Не измерял; не до этого было, понимаете...

- Сейчас в вас два метра два.

- Хорошенькое дело, - пробормотал я, - и долго еще так протянется?

- Нет. Вероятно, уже все... Как вы себя чувствуете?

- Хорошо.

- Все кажется легким, да?

- Теперь уже меньше. В Адапте, на Луне, мне дали какие-то пилюли для уменьшения напряжения мышц.

- Вас дегравитировали?

- Да. Первые три дня. Говорили, что это недостаточно после стольких лет, но, с другой стороны, не хотели держать нас после всего этого взаперти...

- Как самочувствие?

- Ну... - начал я неуверенно, - временами... я себе кажусь неандертальцем, которого привезли в город...

- Что вы собираетесь делать? Я сказал ему о вилле.

- Это, может быть, и не так уж плохо, - сказал он, - но...

- Адапт был бы лучше?

- Я этого не сказал. Вы... а знаете ли, что я вас помню?

- Это невозможно! Ведь вы же не могли...

- Нет. Но я слышал о вас от своего отца. Мне тогда было двенадцать лет.

- О, так это было, очевидно, уже много лет спустя после нашего отлета, вырвалось у меня, - и нас еще помнили? Странно.

- Не думаю. Странно скорее то, что вас забыли. Ведь вы же знали, как будет выглядеть возвращение, хоть и не могли, конечно, все это себе представить?

- Знал.

- Кто вас ко мне направил?

- Никто. Вернее, Инфор в отеле. А что?

- Занятно, - сказал он. - Дело в том, что я не врач, собственно.

- Как!

- Я не практикую уже сорок лет! Занимаюсь историей космической медицины, потому что это уже история, Брегг, и, кроме как в Адапте, работы для специалистов уже нет.

- Простите, я не знал.

- Чепуха. Скорее я должен вас благодарить. Вы - живой аргумент против утверждений школы Милльмана, считающей, что увеличенная тяжесть вредно влияет на организм. У вас даже нет расширения левого предсердия, ни следа эмфиземы... и великолепное сердце. Но ведь вы это сами знаете?

- Знаю.

- Как врачу, мне нечего добавить, Брегг, но, видите ли... - он был в нерешительности.

- Да?

- Как вы ориентируетесь в нашей... нынешней жизни?

- Туманно.

- Вы седой, Брегг.

- Разве это имеет какое-нибудь значение?

- Да. Седина означает старость. Никто сейчас не седеет, Брегг, до восьмидесяти, да и после это довольно редкий случай.

Я понял, что это правда: я почти совсем не видел стариков.

- Почему?

- Есть соответствующие препараты, лекарства, останавливающие процесс поседения. К тому же можно восстановить первоначальный цвет волос, хотя это утомительная процедура.

- Ну хорошо... - сказал я. - Но зачем вы мне это говорите?

Я видел, что он никак не решается.

- Женщины, Брегг, - коротко ответил он.

Я вздрогнул.

- Вы хотите сказать, что я выгляжу как... старик?

- Как старик - нет, скорее как атлет... но вы ведь не разгуливаете нагишом. Особенно когда сидите, вы выглядите... то есть случайный прохожий примет вас за омолодившегося старика. После восстановительной операции, подсадки гормонов и тому подобного.

- Ну что ж... - сказал я. Не знаю, почему я чувствовал себя так мерзко под его спокойным взглядом. Он снял очки и положил их на стол. Его голубые глаза чуточку слезились.

- Вы многого не понимаете, Брегг. Если бы вы собирались до конца жизни посвятить себя самоотверженной работе, ваше "ну что ж" было бы, возможно, уместным, но... то общество, в которое вы возвратились, не пылает энтузиазмом к тому, за что вы отдали больше, чем жизнь.

- Не нужно таких слов, доктор.

- Я говорю так, потому что так думаю. Отдать жизнь, что ж? Люди делали это испокон веков... но отдать всех друзей, родных, знакомых, женщин - ведь вы же пожертвовали всем этим, Брегг!

- Доктор...

Это слово с трудом прошло сквозь гортань. Я оперся локтем о старый стол.

- И, кроме горсточки спецов, это не интересует никого, Брегг. Вы это знаете?

- Да. Мне сказали об этом на Луне, в Адапте... только... они выразили это... мягче. Мы замолчали.

- Общество, в которое вы возвратились, стабилизировалось. Оно живет спокойно. Понимаете? Романтика раннего периода космонавтики кончилась. Это напоминает историю Колумба. Его путешествие было чем-то необычным, но кто интересовался капитанами парусников спустя двести лет? О вашем возвращении поместили две строчки в реале.

- Доктор, но это ведь не имеет никакого значения, - сказал я. Его сочувствие начинало меня раздражать еще больше, чем равнодушие других. Но этого я не мог ему сказать.

- Имеет, Брегг, хотя вы не хотите согласиться с этим. Если бы на вашем месте был кто-нибудь другой, я бы помолчал, но вы имеете право знать правду. Вы одиноки. Человек не может жить одиноко. Ваши интересы, все то, о чем вы вернулись, - это островок в море безразличия. Сомневаюсь, многие ли захотят слушать то, что вы могли бы рассказать. Я бы захотел, но мне восемьдесят девять лет...

- Мне нечего рассказывать, - желчно ответил я. - Во всяком случае, ничего сенсационного. Мы не открыли никакой галактической цивилизации, кроме того, я был всего лишь пилотом. Я вел корабль. Кто-то должен был это сделать.

- Вот как? - тихо сказал он, поднимая седые брови.

Внешне я был спокоен, но мною овладело бешенство.

- Так! И тысячу раз так! А это равнодушие, сейчас - если уж вы хотите знать - задевает меня только из-за тех, кто не вернулся...

- Кто не вернулся? - спросил он совершенно спокойно.

Я успокоился.

- Многие. Ардер, Вентури, Эннессон. Зачем вам, доктор...

- Я спрашиваю не из праздного любопытства. Это была - поверьте, я тоже не люблю громких слов, - это была как бы моя собственная молодость. Из-за вас я посвятил себя своей профессии. Мы с вами равны своей бесполезностью. Вы, разумеется, можете с этим не соглашаться. Я не буду настаивать. Но мне хотелось бы знать. Что произошло с Ардером?

- Точно неизвестно, - ответил я. Мне вдруг все стало безразлично. Почему бы в конце концов не рассказать? Я уставился на потрескавшийся черный лак столика. Никогда не думал, что это так будет выглядеть.