Голос Вселенной 1996 № 4 - Юрий Дмитриевич Петухов
Дым потихоньку рассеялся, оставив после себя неприятный запах серы и конского навоза. На полу, на том месте, где сидел посол, было темное пятно, будто половицы прижгли раскаленным железом. Первым к пятну отважился подойти толмач. Он смачно плюнул, попав прямо в центр, и когда слюна коснулась пола, на колокольне ударил колокол, а с крепостных стен послышались радостные крики. В гридницу ввалился запыхавшийся дружинник и прямо с порога заорал:
– Сгинули! Все, как один! Словно нечистая слизала!
– Божья помощь прогнала неверных! – поправил поп, но никто его не услышал, потому все бросились обнимать вестника, будто это он прогнал орду.
И толмач не был обделен дружескими тумаками, довольно крепкими, другой бы не встал после таких. Когда радостные крики поутихли, князь произнес торжественно, обращаясь к толмачу:
– Большую беду отвел ты от города. В награду проси, что хочешь.
Толмач без ложной скромности выпятил грудь, пригладил усы согнутым указательным пальцем и, придав побольше простоватости лицу, сказал:
– Мне много не надо: золотой верни да шапку, что поганый извел, – он лукаво прищурил плутоватые глаза, – а к ним добавь самую малость: коня справного, оружие надежное, наряд богатый и огромную бочку медовухи, чтоб на всех, – он обвел рукой собравшихся в гриднице, – хватило!
Князь улыбнулся, подмигнул недовольно скривившемуся ключнику, изрек:
– Вдвое, нет, втрое получишь. А медовуху, – он повернулся к ключнику, – всю, что есть в погребе, выкатывай на площадь, пусть весь город гуляет да князя и толмача добрым словом поминает!
– Быть по сему! – хлопнув себя по ляжке, согласился толмач и направился к выходу, чтобы первым отведать дармовую выпивку.
В дверях его перехватил дружинник, тот самый детина, что прибегал на птичий двор.
– Слышь, толмач, скажи, как ты угадал, какой шар тверже?
– Как говорят мудрые люди: тайна сия велика есть, – бросил на ходу толмач.
– Ну, скажи, а? – не отставал дружинник. – Век не забуду, отслужу!
– Так и быть, – остановившись, произнес толмач и поманил пальцем, чтобы дружинник подставил ухо, в которое прошептал очень серьезно. – После долгих лет учебы и странствий, я пришел к одному удивительному выводу. Знаешь какому?
– Не-а, – ответил дружинник и еще ниже наклонил голову, чтобы ничего не упустить.
– А вот к какому, – четко произнося слова, будто втолковывал глуховатому, изрек толмач наставническим тоном, – красные петухи всегда бьют черных.
– А почему? – допытывался дружинник, не поняв скрытой мудрости услышанного.
– Черт его знает! – весело крикнул ему в ухо толмач и, хохотнув, заспешил на площадь, облизывая губы, словно уже осушил не меньше бочонка медовухи.
Юрий Петухов
Стихотворения
Много лет назад – пятнадцать или двадцать – я написал около полусотни стихов, лирическое повествование о первом Московском князе Данииле и незаконченную поэму «Калка». Нигде я их не публиковал. А недавно обнаружил в своих архивах, перечитал… и понял, что все они как нельзя кстати в наше страшное, черное время, в наш иудин век Впрочем, читатель и сам разберется, что к чему.
Народ
Над рекою хороводят терема.
За рекою синь лазурная ясна.
Для одних и в светлом тереме – тюрьма.
Для других тюрьма – набитая мошна.
Кто-то ищет, как кому-то угодить.
Кто-то пьет и хочет в жизни только пить.
Кто-то мудрости прядет витую нить.
Для кого-то смысл жизни – просто жить.
Для кого-то все на свете – кутерьма.
Бестолковая возня и суета.
А кому-то надоела жизнь сама.
Опротивела и стала вдруг не та!
Кто-то смотрит только в небо – знака ждет.
Кто-то смотрит лишь соседу в огород.
Кто-то мыслью все возьмет да обоймет.
Ну а вместе все, как ни крути, – народ.
Не толпа, не паства, не убогий сброд,
А единственный и вековой оплот.
И ничто его на свете не берет.
И ничто его на свете не возьмет!
Картина
Оживляет луч краску на стене
И глядит из туч в тишине.
Вдруг закрыла туча чистый луч,
И погасла краска,
стала как сургуч.
Ожила другая – серая и мрачная.
Там дожди осенние полотно испачкали.
Там в скверу неубранном
– грязь и мразь.
Осень, осень, зря за кисть взялась!
* * *
Не верю в академиков седых.
Увитых лаврами, распятых благодушьем.
Не верю в демосфенов громовых,
Грозящих нам с трибуны до удушья.
Не верю в классиков,
стоящих над толпой –
Учебников пустое порожденье.
А верю в Божью искру, в Озаренье,
Дарованное свыше –
не в покой.
Рожденный пониманием всего, –
Кто знает все –
не знает ничего.
Покой – удел покойников:
живых
И мертвых
(ведь два сорта их).
Не верю в искренность
высокопарных фраз.
За ними прячут преступленья.
И коль с трибуны сладость полилась –
Вернейший это признак отравленья.
В мебельном
Очередь диванная.
Нету диванов!
Очередь, как водится,
чехвостит ветеранов.
И глядит холуйски завмагу в глаза.
Только понапрасну –
завмаг «завязал».
Очередь волнуется,
колышется,
потеет,
Жертву выглядывает.
А вот и она!
Старик с ветеранскою книжкой робеет.
Смотрит,
будто им проиграна война.
Очередь – стадо,
очередь – стая
(хотя и неповинна в очередях).
Очередь все слышит,
все видит,
все знает.
Ветеран – как меж ножей,
будто на углях.
