Юрий Шушкевич - Вексель судьбы. Книга вторая

— А давай-ка так рассуждать: что есть Россия? Территория, где просто живут обыватели, которым надо сытно есть и сладко спать? Нет. Вся наша неухоженная и дикая земля становится Россией только тогда, когда у людей появляется мечта - ты же сам когда-то об этом тост произносил! Причём мечта не просто нажраться завтра лучше сегодняшнего, подстричь газон английский или покрасить палисад, а совершить здесь что-то стоящее и великое. Вот у тебя, положим, была мечта получить кучу денег, чтобы раздать людям. И Шамиль, как мне кажется, поднялся над своими чеченскими принципами - ненавидеть или воевать. Он желает стать сверхчеловеком.

— В какой смысле?

— Не в том, конечно, чтобы взять в руки автомат и заставить всех трепетать. Он хочет, чтобы благополучие его семьи зависело исключительно от его собственного труда, причём труда полностью свободного и подотчётного лишь ему самому. Он не хочет ни винтиком работать на заводе, ни идти бойцом в чеченскую банду, которых здесь - пруд пруди. Хочет производить всё сам, и сам за свой труд всё иметь. Ну и постоять за себя, если потребуется.

— Это старая утопия - жить исключительно собственным трудом. Если помнишь - ещё Рейхан с фон Кольбом в вагоне о том же спорили, Борис вроде бы собирался оставить тебе его дневник почитать? Но в сегодняшнем мире так жить нельзя.

— Полностью нельзя, но отчасти - можно. Ныне ведь у людей такая техника, что раньше даже не снилось, может сама работать! Крестьянский труд становится всё более похожим на труд инженера и отчасти учёного, требует знаний и культуры. И у Шамиля есть совершенно чёткое понимание этих моментов. Сам он, правда, сетует, что не хватает знаний, но зато очень сильно рассчитывает на сына. Так что вот такая у них интересная и, похоже, правильная мечта.

— А у тебя у самого мечта какая?

— Альмадон.

— Что такое - Альмадон?

— Альма - это по-татарски “яблоко”, Дон - это и река наша, и ещё поток - поток и воды, и времени на каком-то древнем языке.

— Кажется, на скифо-сарматском.

— С профессорами не спорю! Так вот, Альмадоном здесь в прежние времена называлась небольшая балочка, в которой росли потрясающие медовые яблоки, иные размером с мяч. Я задумал сделать здесь большой, огромный Альмадон, целые долины садов: яблони, вишни, даже персик и ещё - хурма с виноградом… Условия ведь подходящие - с северо-востока наше место прикрыто холмами, так что сады зимой не вымерзнут, ну а солнце - сам видишь. Нужно только воду подвести - где полив малообъёмный, где капельный, а где-то устроим гидропонику. И всю эту красоту, Алексей, мы сможем создать, поднять и обслуживать своими руками, точнее - с помощью машин и автоматики, которыми будем управлять. Не надо будет везти сюда несчастных работяг, которые за краюшку хлеба будут только завидовать и проклинать чужую для них красоту.

— Но в таком случае эти работяги останутся без заработка и начнут умирать с голода…

— Зачем? Разве у нас в России мало земли? Земли - не объять, знания доступны, техника и машины на глазах дешевеют год от года - чего же работягам твоим ещё надо? Пусть смотрят, думают и идут, кто хочет, моим путём. Со временем в стране у нас будут сотни, тысячи, миллионы таких же альмадонов! Расцветёт Россия, словно весенний сад, а?

— Может быть,— улыбнулся Алексей.— Жаль только одного: не смогу помочь деньгами в твоём замысле. Свою карточку с миллиардами я отдал Фуртумову, чтобы тот отпустил Олесю, и миллиарды сгорели. Глупо как-то…

— А чего тут глупого? Человеческая жизнь, по-твоему, стоит меньше?

— Ну не пятнадцать же миллиардов долларов! Представляешь, что здесь можно было бы за такие деньжищи сотворить?

— Мы и так сотворим. Пусть чуть дольше, зато священная человеческая жизнь останется неприкосновенной. Ведь эти все миллиарды твои - лишь иллюзия богатства! Ну, положим, построишь ты на них нечто, а кто-то другой возьмёт - да и подгонит всего лишь один артиллерийский дивизионный полк по штату одна тысяча девятьсот сорокового года, в котором тридцать шесть гаубичных стволов с практической скорострельностью пять выстрелов, то есть две тысячи снарядов за десять минут,- и всё, нету миллиардов! Один пшик! А жизнь, Лёша, здоровая и умная человеческая жизнь, если её специально не обрывать, создаст и возобновит любые богатства мира!

Некоторое время назад Петрович бросил курить, полагая, что теперь у него нет резонов не жалеть себя. Однако когда он повторил свою прежнюю мысль про “артиллерийский дивизионный полк”, нельзя было не заметить, что рука по привычке ощупывает карман в поисках спичек и табака.

Алексей, безусловно, одобрял начинания Петровича и искренне восторгался результатами, достигнутыми всего лишь за одно лето - однако в реальность сотворения чудо-фермы и прочих “светлых перспектив” верить поначалу отказывался.

Первые дни на ферме он провёл как праздный гость, позволяя себе спать до полудня, завтракать чудными блинчиками с домашним творогом и мёдом, которые готовила и приносила жена Шамиля, чтобы затем читать. Далее он обедал бесподобным борщом на свиной грудинке, который Петрович варил собственноручно, после чего проводил остаток дня в пеших прогулках или катании по степи на квадроцикле, а за совместным ужином вёл споры о бизнесе, политике и жизни. И лишь по прошествии некоторого времени начал понимать, что Петрович во многих своих суждениях прав: благодаря грамотно организованному хозяйству ему действительно удавалось выполнять все работы без напряжения и сверхзатрат личного времени, а сельская жизнь, несмотря на кажущееся отшельничество, выходила по-своему насыщенной и интересной.

С некоторых пор в голове стали постоянно зарождаться новые мысли, мысли старые требовали перепроверки, так что единственное, чего Алексею в этой глуши недоставало, была хорошая библиотека. За неимением таковой приходилось пользоваться стареньким компьютером с неустойчивыми и медленным интернетом, подключаемым по радио.

Петрович не имел ничего против показного сибаритства своего товарища, однако предложил подумать над тем, чтобы в следующем году создать где-нибудь по соседству собственный Альмадон. Идея Алексею в принципе понравилась: ведь сельская жизнь уже не внушала отвращения и страха, а возвращаться куда-либо в город, не говоря по Москву, он по очевидным причинам не имел возможности. А так - жить плодами земли своей и трудом рук своих, работать на совесть, но не более четырёх-пяти часов в день, посвящая остальное время занятиям наукой, литературой и прочими художествами, а по вечерам ездить в гости и распивать чаи с наливками, если Петрович заглянет на огонёк,- отчего бы и нет? Во всяком случае, эта его жизненная перспектива, в отличие от предыдущих, основывалась на вещах осязаемых и реальных.