Анатолий Гладилин - Тень всадника

Не сомневался, что ему через пять минут принесут фотографии. Все было заранее подготовлено. У меня рассматривать их не было никакого желания. Не было. Что было? Ощущение внезапной пустоты. Изменились методы. Зубы теперь не вышибали Меня самого элементарно вышибли из игры. Грамотно сработали, и мой собеседник знал, что с профессиональной точки зрения я это оценил.

В качестве сладкого десерта после горькой пилюли я опять услышал сетования. Нынче служба не та, люди не те, делаем не то. Раньше собирали разведданные в стане врага. Теперь собирают компромат на вышестоящих чиновников. Конечно, еще есть порох в пороховницах, иначе зачем жить? Мы еще поживем, профессор, не правда ли? Да вы принимайте таблетки, профессор, не смущайтесь. Позвольте полюбопытствовать, чем вас кормят... Наши, отечественные? У меня точно такие же, я их жру килограммами, привык... С тех пор как Горбачев сбросил с барского плеча Восточную Европу, НАТО уже заглатывает Польшу, Чехию, Венгрию.

- Для вас же это хорошо, - заметил я. - Для вашего управления. Выход на оперативный простор с заранее укрепленных позиций.

Он глянул на меня в упор. Усмехнулся:

- Приятно беседовать с умным человеком. Немножечко отравы мы оставили. Жадность фраера сгубила. У Клинтона еще будут желудочные колики. Профессор, помнится тогда, в Вашингтоне, мы с вами на банкете пропустили по рюмашке. Не смею предлагать. Вижу, у нас сейчас соревнование: кто больше таблеток принимает... Вам оформили пенсию? Замечательно. Франция - страна победившего социализма. Отдыхайте, гуляйте с внуками... Здоровье дороже всего. Соседи... ну, догадываетесь, кто... меня спрашивают: "Как он миновал все контрольные посты? Он что, сквозь стены проходит?" Я ответил: "Разведчик старой школы, учиться у него надо, товарищи. А как он прошел, он никому не расскажет. Не беспокойтесь, профессор Сан-Джайст свято чтит традиции старой школы, интервью газетам не дает и мемуары не пишет. Верно? И в Россию он больше не приедет. Профессор ведь знает, что я перед вами за него поручился, вытащил из квашни, куда его французы сунули. Профессор - человек слова, меня он подводить не будет. Или я что-то неправильно говорил?"

Из "Аквариума" на белой "Волге" доставили в Шереметьево. В сопровождении. Я купил билет на рейс "Эр Франс". В сопровождении провели через таможенный и паспортный контроль. Сопроводили прямо в кабину самолета. И когда я сел в кресло и пристегнул ремни, спохватились - мол, чуть было не забыли. И вернули мне паспорт. В окошко я видел, что они стоят на бетонном полу и приветливо мне машут.

Человек, за меня поручившийся, конечно, не верил, что я могу проходить сквозь стены, но на всякий случай принял соответствующие меры.

* * *

Самолет плыл в ночи, а рядом с ним - освещенный салон, ряды кресел, головы пассажиров, бюст стюардессы и ближе всего мое смутное лицо в зрачке иллюминатора. Тем самым создавалось ощущение спокойствия: наш искусственно ограниченный мир, где у каждого нумерованное место, поднос на откидном столике с остатками казенного ужина, свобода передвижения до туалета и обратно - все это имеет продолжение за бортом. Освещенный салон слева, освещенный салон справа, ряды кресел слева, ряды кресел справа, вдоль рядов снуют стюардессы, и пассажиры там видят в иллюминаторе еще один освещенный салон. И так до бесконечности. Плывущий в ночи, сияющий огнями остров. И незыблемая убежденность, как в арифметической задаче: автомобиль, поезд, трактор (Почему не верблюд? Скверный характер?), отправившийся из пункта А с такой-то скоростью, должен обязательно прибыть в пункт Б через столько-то часов. Между тем тряска кабины и секундные провалы (сердце подкатывало к затылку) показывали иллюзорность нашего арифметического уюта. Я прижимался лбом к окошку и различал под крылом клубящуюся тьму. Над Альпами буйствовал циклон. Голос пилота в репродукторе предупредил: "Мы входим в район грозовой облачности". Может, так. А может, циклон и грозовая облачность были так же призрачны, как освещенные салоны слева и справа от самолета, и на самом деле я заглядывал в ту бездну, которая мне так часто снилась, и край черной воронки, закрутивший и унесший Сережу (и многих других, многих-многих тех, кого я знал), теперь приблизился, клубящаяся тьма была в двух сантиметрах от моих глаз. Я не причитал, не плакал, не звал Сережу, настоящая реальность - тьма и вечный холод ("За бортом, ласково сообщал пилот, - температура минус сорок один градус") - была в двух сантиметрах, толщина окна.

Ловкий начальник военной разведки вышиб меня не только из игры. Из жизни. (Понимал ли он это? А зачем ему понимать? У него своих забот навалом, о них он подробно рассказывал.) Мне доказали, что я живу в выдуманном мире, что в настоящем я уже не разбираюсь. Мой прежний опыт и навыки не помогли мне исполнить своей клятвы. Серия смешных телодвижений... Я чувствовал, что хрупкое окошко, отделявшее меня от клубящейся тьмы, треснуло, вот-вот разлетится вдребезги. И я вспомнил последние слова, произнесенные на прощание в высоком кабинете (без улыбки, и щека высшего начальника дергалась):

- На вас обижены. Вы заглянули туда, куда не следовало заглядывать. Не мне вам объяснять, что это означает. Будем надеяться, что о существовании тихого пенсионера все постепенно забудут. Но если вы еще раз появитесь в России... Заказные киллеры? А что-нибудь попроще не видите? В Москве столько автокатастроф, наездов на пешеходов... И "Московский комсомолец" опубликует заметку в свойственном этой газете развязном стиле: "Вчера семнадцатилетний пэтэушник Вадик Удальцов осушил в одиночку бутылку водки и, чтоб как-то развлечься, решил ее разбить о плешь старикана, замаячившего перед ним на улице. Несмотря на то что в глазах у Вадика двоилось, удар попал в цель. Несчастная "цель" - старикан, профессор из Франции, приехавший в Москву по туру, умер в "скорой помощи", не приходя в сознание. Вадик Удальцов в хулиганских поступках ранее замечен не был и на учете в милиции не состоял. Ребята, пить надо меньше".

Признаться, меня покоробила "плешь старикана". Неужто я так выгляжу? Или это дежурный перл московской журналистики?

Я пытался вытащить себя из этого марева-варева, ватных рук и ног, ватной головы, собрать по чайной ложке. Это нормально, внушал я себе, что ты устал. Спланировать невидимкой в Москву, пройти на Лубянку сквозь стены - сколько сил потребовалось, любого человека кондрашка хватит, а у тебя был всего лишь сердечный приступ. Значит, ты еще "ого-го" и "иго-го", еще попрыгаешь по зеленой лужайке, а глубоководные теоретики ничего толком не знают, только пугают. Я собирал себя по чайной ложке, но это все куда-то выливалось, я пытался взбодриться, но еще больше распадался. И было ощущение, что я остался там, в матово-блеклом салоне за бортом самолета (хотя самолет уже подруливал по дорожке - по которой крадется огромная кошка с острыми когтями - к аэропорту "Шарль де Голль-2"), и продолжаю полет, не подозревая, что захвачен клубящейся тьмой, и меня мягко и неотвратимо закручивает воронка. И тут я увидел Сережу. Он шел по проходу между кресел ко мне, с плутовской улыбкой, как всегда небритый. Приложил палец к губам, сел рядом, обнял меня за плечи. "Сережа, ты живой? - Я чувствовал тепло его ладони. - Ты живой? Значит, как я и раньше думал, это была инсценировка?" "Конечно, А. В., конечно, пришлось разыграть, он хитрюще подмигнул. - Мы с полицией ломали головы. От заказного киллера не уйдешь. Пусть решат, что убили. И к двери я спустился в пуленепробиваемом жилете. Потом меня долго прятали. Et voila, nous sommes arrive".