Ян Кравец - Мёртвые бабочки (СИ)

Шел юноша, державший стяг.

И стяг в ночи сиял, как днём,

И странный был девиз на нём:

Excelsior!

218.

Тысячи бабочек поднялись в воздух. Тысячи.

219.

Вестминстерское аббатство было разрушено больше трёх тысяч лет назад, а на его месте высился огромный готический храм из молочно-белого камня. Он почти во всём повторял здание соборной церкви Святого Петра, вот только вдвое превосходил его размером. Вместо статуй мучеников на нём были установлены статуи Мильтона и Китса, Шелли и Клэра. Не было только Лонгфелло, но оно и понятно. Новый уголок поэтов был посвящен только уроженцам Британии.

Все окна нового строения были из цветного стекла, так что изнутри храм заливали яркие полосы света. Красные, зелёные, жёлтые блики танцевали по полу, отражались от отполированных скамеек, раскрашивали алтарь немыслимыми оттенками. На стенах были развешены изображения великих деятелей прошлого. Альберт Эйнштейн соседствовал с Эдвардом Виттеном, Стивен Хокинг и Джон Мокли составляли компанию братьям Джонс. Если как следует присмотреться, можно было отыскать портрет Алисы Вега, явно сделанный с одной из газетных фотографий. Неизвестный художник изобразил её в виде сирены, сидящей на морском берегу. Рот Алисы был слегка приоткрыт, огненные зрачки расширены, рыжие волосы похожи на пылающий факел. Перед портретом висит красная лампадка с тускло горящей свечой.

Все скамейки заняты сидящими прихожанами. Пожилых людей нет, зато очень много детей. В храме холодно, но женщины обмахиваются веерами. Многие погружены в чтение толстых книг в одинаковых черных переплётах со штампом Mephistable-Print на обложке. Сторонний наблюдатель сказал бы, что это библии, но в действительности это романы Андре Нортон, полное собрание историй о Королеве Солнца. Никто из прихожан не знает, почему пастор Ландгроув выбрал сегодня именно эти произведения, но возражений нет. Скорее всего, на завтрашней службе пастор раздаст святое писание от Клиффорда Саймака.

На фоне остальных пастор Ландгроув выглядит самым старым. На вид ему около восьмидесяти лет. Одной руки у него нет, спина согнута колесом, а вместо правого глаза зияет черная дыра. При желании сквозь неё можно разглядеть, как циркулирует охлаждающая жидкость вокруг его черепной коробки. Пастор Ландгроув андроид, как и все его прихожане. Когда-то он был шеду, но после прямого попадания снаряда в его вычислительный центр растерял почти все свои способности. Всё, что он может сейчас, это говорить одновременно для пары сотен андроидов. Будут ли они его слушать, тот ещё вопрос, но, по крайней мере, он старается. В своих проповедях он старательно обходит слова "андроид", "техника" и даже "прогресс", зато часто напирает на слова "человечество" и "люди". Пастору прекрасно известно, что андроиды приходят в его храм только потому, что копируют поведение людей, но это мало его беспокоит. Ландгроув и сам давно играет в человека. Он называет себя последним священником и находит в этом какое-то утешение. Что такое бог он не имеет ни малейшего понятия. Вместо бога у пастора Ландгроува только его воспоминания о старом мире.

Когда Ксен подключается ко всем живым андроидам, пастор Ландгроув нараспев читает о суперкарго Ван Райке. Её голос обрывает его на полуслове. На мгновение Ландгроув чувствует свою несуществующую руку, и не просто чувствует, видит её. Он открывает рот, но не может выдавить из себя ни звука, спотыкается и хватается за алтарь. Прихожане вскакивают со своих мест и все как один смотрят на потолок. Ландгроув, наконец, обретает равновесие и сам смотрит вверх. Там, под сплетёнными сводами, раскрывает крылья огромная белая бабочка.

- Боже мой! - хочет сказать Ландгроув и не может. Вместо этого он вместе со всеми другими андроидами в храме говорит нараспев: - Тропой альпийской, в снег и мрак...

И хор их голосов устремляется в небо.

220.

Луиза Симмонс, бывший домашний андроид, держит за руку Петера, своего названного мужа. Они смотрят в небо на спроецированную белую бабочку и шепчут стихи Лонгфелло. Луиза чувствует, как слёзы текут по её щекам. Она знает, что это невозможно, потому что у неё нет слёзных протоков, и всё же она знает, что плачет. Когда она произносит последнюю строку, когда они произносят последнюю строку, Петер обнимает её за плечи. Прикосновение руки к руке, губ к губам. Петер целует её электронные глаза, синтетические волосы, синтезированную кожу. Луиза думает, что никогда в жизни не испытывала ничего подобного и продолжает плакать.

- Это происходит наяву? - спрашивает она. Петер не отвечает и зарывается лицом в её волосы.

221.

Томми, ребёнок-андроид сосредоточенно раскапывает во дворе какую-то ямку. Он видит там дождевого червя и вытаскивает его наружу. Томми понятия не имеет, зачем он это делает, чувствует только, что это необычайно важно и интересно. Он больше не испытывает потребности выполнять циклические действия. Вместо этого он садится на корточки и сосредоточенно тыкает в червяка палкой. Ресурсов его мозга вполне хватило бы для того, чтобы рассчитать траекторию межгалактической ракеты, но копаться в земле ему нравится гораздо больше. На следующий день он познакомится с Марком Кларенсом, ещё одним маленьким андроидом и своим лучшим другом. Через год Томми и Марк забудут о том, что они созданы искусственно и будут считать себя обыкновенными детьми. А пока только бабочки. Тысячи бабочек.

222.

Дворец архонта опустел. Наместник нанял новых слуг, но пока никто так и не согласился переступить порог дворца. Это место называют проклятым. Даже трупы и те похоронили на пустыре, к югу от городского кладбища. Живые не приближаются к дворцу архонта, мёртвые не принимают к себе тех, кто умер во дворце.

Дворец опустел. Кроме Роудин здесь нет ни одной живой души. Имеет ли шеду Роудин живую душу, неизвестно. Мысленно Роудин зовёт себя "Мастер имён", потому что именно она дала имена множеству городов, отмеченных на карте перевёрнутого мира, именно она назвала расы новых людей. Имена эти старые, забытые даже в том, старом мире. Но Роудин хорошо знает историю, поэтому имена она помнит очень хорошо.

Ещё Роудин помнит Ларсена, голову которого так и не увенчала корона архонта. Она помнит его ребёнком, помнит зрелым мужчиной, помнит стариком. Но когда она закрывает глаза и представляет себе Ларсена, она видит его пятнадцатилетним юношей. Слабым, даже жалким, со впалой грудью, с неизменной прядью редких волос, прилипшей ко лбу. Она видит его глаза, подрагивающие ресницы, полупрозрачные веки. Почему она так любит его глаза? Почему она так любит это алчное, жаждущее выражение, которое то и дело вспыхивает и снова затухает?