Игорь Борисенко - Вариант "Ангола"

– Доброе утро, товарищ Вершинин.

Я обернулся. Передо мной стоял Варшавский, тот самый майор, что встречал нас после прилета.

– Доброе утро, товарищ майор.

Видок, наверное, у меня был тот еще – весь в красных пятнах, волосы взъерошенные… А вот Варшавский словно сошел с плаката: выбрит и свеж, подворотничок белоснежный…

Он протянул мне расческу.

– Благодарю.

Причесавшись, я быстро натянул майку, свитер и куртку. Как ни бодрит ледяное купание, шутить со здоровьем не стоит – ветер все же был холодный, хотя и несильный.

– А где ваш товарищ?

– Пока спит.

– Что ж, пусть отдыхает, благо, время еще есть. А вы, выходит, с утра на ногах?

Я пожал плечами – мол, что тут поделаешь.

– Что ж, похвально, – Варшавский улыбнулся. – Я в столовую направляюсь – составите компанию?

– Не откажусь.

В столовой, где мы уже побывали ночью, каждому выдали по солидной порции пшенной каши, по куску ржаного хлеба с ломтем сала, и по стакану еще теплого компота из сухофруктов.

За едой мы с Варшавским практически не говорили.

Когда выходили из столовой, я поскользнулся, до смешного медленно съехал с деревянного "тротуара" и вляпался в рыжую грязь – обоими ногами, выше щиколотки. Хорошо хоть, что обут я был в сапоги, а не в ботинки.

– Кто у нас не бывал, тот грязи не видал, – фыркнул Варшавский, когда я, выбравшись обратно на тротуар, неуклюже счищал грязь с сапог.

– Не стану спорить. Знатная грязь.

– Да, тут почему-то все время так. Никакого спасения нету.

– Почвы слабые, – сказал я. – Деградируют быстро.

Варшавский вопросительно посмотрел на меня.

– Верхний слой легко разрушается, – пояснил я. – На тракторе проедешь – сто лет зарастать будет. В буквальном смысле.

– Не стану спорить, – повторил майор мои же слова.

Он надел фуражку.

–Что ж, мне пора.

– Извините, товарищ майор – а что нам сегодня делать?

– Сегодня отдыхайте. Отсыпайтесь, отъедайтесь… А вот с завтрашнего дня начнется работа.

– Хорошо… Но, я так понимаю, объект режимный?

– Конечно. Ах да, хорошо, что напомнили – вот ваши пропуска, – он протянул мне два квадратика желтого картона с красной диагональной полосой. – Не "вездеход", конечно, однако перемещаться по территории можете свободно. Но я бы попросил не отвлекать людей по пустякам.

– Конечно. А за территорию?

– То есть?

– Ну-у…, – я неопределенно махнул рукой в сторону гор.

– Понятно, – Варшавский усмехнулся. – Профессиональный зуд?

– Вроде того.

– Можно, – подумав, сказал он. – Только у охраны отметьтесь. И далеко не отходите. А то мало ли что… Да, и еще. К бухте пока не ходите, договорились? Всему свое время.

Я кивнул.

Варшавский ушел, а я, выпросив у смешливой поварихи немного хлеба и сала (пришлось пообещать ей, что раздобуду в качестве благодарности какой-нибудь красивый камушек), пошел в барак за геологическим молотком.

Вейхштейн еще спал, так что я оставил его пропуск на прикроватной тумбочке – он-то все про режим знает, авось и без моих подсказок разберется.

Завернул хлеб и сало в тряпицу, сунул в карман, вытянул из мешка молоток, и отправился на прогулку.

На базу я возвращался под вечер.

Небо, как и утром, было все таким же серым, затянутым непроницаемыми тучами, сеющими мелким нудным дождиком. Но настроение у меня было замечательным.

Целый день я бродил среди сопок, рассматривал выходы пород, даже отбил несколько образцов – скорее из интереса, чем по какой бы то ни было научной необходимости. Не забыл найти презент для поварихи – в паре километров от базы обнаружилась рудная кварцевая жила, и там было немало кандидатов в "красивые камушки". Кстати, очень интересный выход, подозрительно смахивает на золотоносную жилу.

Я усмехнулся. Вот здорово было бы, перед тем, как отправляться за алмазами в Анголу, мимоходом открыть месторождение золота!

Впрочем, настроение у меня было хорошим вовсе не из-за удачной прогулки и сделанных находок. Нет – гуляя по ложбинкам, отыскивая в жухлой ржавой траве редкие капли алых перезревших ягод, поднимаясь на округлые, мягких очертаний сопки, дыша воздухом, пахнущим солью и йодом, здесь, в полной первозданной тишине, нарушаемой лишь звуком моих шагов, я вдруг испытал острое, кристально-чистое ощущение полноты жизни. Это не объяснить словами – но в тот момент я понял, что тысячами тончайших нитей связан с этой незнакомой, но прекрасной землей, о которой я до этого момента только в книжках читал. И точно такими же нитями я связан с родной мне Москвой и незнакомой Казанью, со Свердловском и Томском, где остались родители лейтенанта Вейхштейна, и где капитан Лукин с красными от недосыпа глазами встречает и провожает самолеты, а повариха Надежда ссорится с механиком Семеном, с сибирскими городами, где мы делали пересадки… Со всей нашей огромной, бескрайней страной, на самой восточной оконечности которой я сейчас нахожусь.

С моей Родиной.

…Вейхштейн сидел на кровати, завернувшись в одеяло, и клевал носом. Услышав, как хлопнула дверь, он встрепенулся.

– А, это ты…

– Угу. Славно погулял, кстати…

Вид лейтенанта меня насторожил.

– Да что-то я совсем раскиселился…, – сказал лейтенант. – Даже к врачу сходил.

– И что?

– Да ничего… Говорит, что это временное – вроде как не все люди сразу к здешнему климату привыкают.

Я пожал плечами – никаких особых неудобств не чувствовал, климат как климат. Оставалось только порадоваться особенностям моего организма, позволявшим так легко приспособиться к местным условиям. Правда, я сразу же помрачнел – вспомнилось, что жару я переношу очень даже скверно. Даже в Москве летом мне часто бывает не по себе, а уж в Анголе-то, поди, будет пожарче… М-да, так что еще неизвестно, кто больше готов к путешествию…

– В столовую ходил? – спросил я.

Вейхштейн покачал головой.

– Утром только. Компоту выпил, и все. Не хочется…

Я сходил в столовую, преподнес поварихе камушек ("ой, какой красивый!"), взял ужин сухим пайком – пяток вареных картофелин, соль, хлеб, пара вареных яиц, две кружки неизменного компота – и отнес в барак, пообещав кружки непременно вернуть, ибо "они считанные".

Лейтенант сначала отнекивался, но потом поел, причем не без удовольствия. Я, признаться, не отставал – аппетит во время прогулки нагулял отменный.

А потом стало уже совсем темно, и мы завалились спать.

Утром следующего дня события разворачивались стремительно.

Едва мы умылись и позавтракали – лейтенант уже совсем оклемался – как к нам подошла девушка-сержант, и сообщила ("распоряжение майора Варшавского!"), что должна препроводить нас в местный дом культуры, где состоится совещание.