Еремей Парнов - Последнее путешествие полковника Фосетта

Во всяком случае, лично для меня эта буссоль явилась серьезным указанием на то, что, покинув лагерь Мертвой лошади, экспедиция направилась на север. Если это так, то Фосетт не мог миновать Манисауа-Миссу. Наиболее вероятно, что он поднялся вверх по реке до ее впадения в Шингу. Здесь он либо пошел в направлении водопада Мартинс, либо, переправившись через Шингу, вышел к Диауаруму. В названных районах живут кайяби, журуна и суйя… За этим следовали далеко идущие выводы. Но вернемся к фактам.

В июле 1933 года появился отчет Вирджинио Пессионе, предпринявшего экспедицию по реке Кулуэни.

«…Мы прибыли в поместье Ранчария, расположенное на левом берегу реки Сан-Мануэл, притоке Паранатинги, где остановились на ночь. Нам стало известно, что вот уже около года здесь живет некая индеанка из племени нафакуа индейцев куйкуру вместе со своим сыном и другим индейцем племени калапало.

Хозяева дома сообщили нам, что эта индейская женщина, выучив несколько слов по-португальски, изъявила желание рассказать о том, что в течение нескольких лет среди индейцев племени арувуду, которые находятся в дружеских отношениях с ее племенем, живут белые люди. На следующее утро мы могли сами услышать рассказ этой женщины. Она объяснялась с нами жестами, а также с помощью индейца бакаири, работавшего в поместье и говорившего по-португальски.

Еще до того, как ее сын был отнят от груди, сказала она, сверху по Кулуэни спустились на лодке к деревне ее племени трое белых людей. Один из них был старый, высокий с голубыми глазами, бородатый и лысый, другой — юноша, бывший, насколько она сумела нам объяснить, сыном первого, третий был белый человек постарше юноши. Сыну этой женщины, который, по ее словам, еще сосал грудь в то время, когда в деревне появились эти люди, на наш взгляд, было лет девять-десять. Трогая наши руки, жестикулируя и коверкая слова, она дала понять, что старший из белых носил на правой руке большое кольцо — очень большое — и другое, тоненькое, на указательном пальце. Тот, кого она называла его сыном, носил на голове колониальный шлем, похожий на те, какие были надеты на нас; старик — отец караиба, как она его называла, — носил такую же фетровую шляпу, какая была у сеньора Бесерри (хозяина дома). Она сказала, что видела белых всякий раз, как приходила к арувуду, и что еще год назад они были живы и здоровы…»

Все приметы Фосетта и его спутников поразительно сходятся. Но особенного внимания заслуживает та часть рассказа индеанки, где она говорит, что караиба «любят ходить из деревни в деревню, собирают вокруг себя детей и рисуют на песке картинки».

Брайн по этому поводу замечает:

«Несколько деталей приведенного сообщения, несомненно, говорят в пользу того, что этими белыми могли быть мой отец, Джек и Рэли. Собирать вокруг себя детей и рисовать им на песке картинки — это ли не простейшая форма самовыражения художественных натур, какими были мой отец и брат? К тому же я хорошо помню, что Джек просто не мог пройти мимо чистой полоски песка без того, чтобы не найти веточки или щепки и что-нибудь не нацарапать. То, что они плыли на лодке, может быть объяснено гибелью всех животных и тем, что Рэли хромал».

Некоторые несоответствия в рассказе индеанки, касающиеся одежды белых и их приблизительного возраста, вряд ли следует принимать в расчет. Время и личность рассказчиков могли внести свои коррективы в эту запутанную эпопею. Следует учитывать также, что «разговор» протекал главным образом с помощью жестов.

Заслуживает внимания и версия о пленении Фосетта и его спутников одним из индейских племен. Белые пленники возвышают авторитет племени в глазах соседей. Я не говорю уже о той пользе, которую черпают индейцы из знаний и опыта караиба. Бывали случаи, когда такие белые пленники становились вождями больших племен. Я знал одного англичанина, власть которого распространялась на территорию, равную по меньшей мере Бельгии.

В сельве принимать нужно все таким, как оно есть, не допытываясь до темных истоков начала. Ни один натуралист, к примеру, не мог мне сказать, почему в тех местах, где водятся выдры, никогда не бывает крокодилов. А вместе с тем это действительно так. Любой амазонский траппер или серингейро знает это, я уж не говорю об индейцах.

Начиная с 1935 года, наверное, каждый сезон после окончания дождей кто-нибудь отправлялся на поиски Фосетта. Возникали сомнительные сенсации, проносились слухи один нелепее другого, время от времени исчезали в сельве смельчаки, шарлатаны, идеалисты.

То и дело кто-нибудь находил скелет, высушенную голову или какой-нибудь предмет, «несомненно принадлежащий полковнику Фосетту». Одно время даже выплыл на свет некий Дулипе, белый мальчик с голубыми глазами, «сын Джека и индеанки куйкуру». Я не буду говорить об этих мнимых попытках раскрыть «тайну Фосетта». Они только набрасывают на нее тень авантюризма и дешевой сенсации.

Последнее сообщение о судьбе Фосетта появилось в европейской печати в апреле 1951 года.

Это событие еще достаточно свежо, поэтому, возможно, и вы слышали о признании умирающего вождя племени калапало, сделанном в присутствии Орландо Вильяс Боаса. Орландо, как, впрочем, и два других брата Вильяс, один из самых замечательных людей, которых мне довелось знать. Мой коллега и соотечественник Адриан Кауэлл написал о деятельности братьев Вильяс превосходную книгу («The heart of the forest. London, 1960), в которой несколько страниц отведено и знаменитой „исповеди“ старого Изерари. Я слышал эту историю еще в Манаусе, куда приезжал позапрошлой осенью, от самого „исповедника“. Вот что рассказал мне тогда Орландо, повелитель и добрый гений „Королевства Шингу“:

— Двенадцать лет назад, когда я впервые пришел сюда, все племена Шингу знали, что калапало убили трех инглеэи. Но мне пришлось прожить среди индейцев до нового сезона дождей, прежде чем я увидел могилу… Видит бог, это далось мне нелегко. В то время вождем был Изерари. Он обещал привести меня к могиле, как только пройдут дожди. Но он умер еще до того, как сельва начала высыхать, а новый вождь Якума побоялся показать мне могилу англичан. Я не настаивал и сделал вид, что забыл об этом. Но когда умер и Якума, я пошел к Коматаси, который только еще готовился стать вождем, и он показал мне могилу.

— Ну и что? — спросил я тогда Орландо, сгорая от нетерпения.

— У могилы собрались все калапало. Они подошли к самому краю обрыва у озера и уселись полукругом. Я тоже сел, не решаясь прервать наступившее молчание. Прошло часа два, прежде чем Коматаси указал на небольшой холмик у самых моих ног. «Вот здесь», — сказал он. «Но эта могила слишком мала, — возразил я. — Инглези ведь очень рослый народ». «Никогда — нет!» — ответил Коматаси и начертил на земле римскую пятерку. «Мы похоронили их, прижав колени к груди, — пояснил он. — Тут голова».