Владимир Покровский - Метаморфоза

Так много странного в тот день было вокруг! Не знаю, понимаешь ли ты меня. Ты помнишь свои сентенции? "Странное - это жизнь". "Обычное - это нежить". А я тебя язычницей называл, потому что дерево у тебя мучалось, когда ты с него ветку срывала, звезды плакали, облака улыбались, воздух изнывал от любви, ты даже с жареными орлами поболтать любила - сначала перед тем как изжарить, а потом перед тем как съесть. Ты болтаешь с ними сейчас? Так я о странном.

Странного было много, странным, собственно говоря, было все - и сам город, и люди, и отношения между ними, даже состояние мое и то необычным казалось. Болели кости, болело сердце, знобило, что-то происходило с зубами, не то чтобы зубная боль, нет, не боль, а чужеродность во рту, словно зубы вдруг выросли во все стороны, словно их стало у меня вдруг слишком много и слишком стали они большими, такими, что рот закрывался словно бы и с трудом. И кожа - она горела. Вообще это бывает, когда новая планета, иногда совсем удивительные вещи с организмом случаются, так что я на все это совсем и не обратил бы внимания, да и не до фокусов своего здоровья мне было тогда, если б в тот момент, когда ведмеди от меня убежали, я совсем растерялся бы от всей навалившейся на меня нелогичности и не выбрал бы пары секунд для занятия самоанализом. Главное - пятки болели. Это тревожило: больные ноги даже в культурном галлинском лесу опасная вещь. Я начал подумывать о возвращении в Эсперанцу. Все чудилась мне ловушка.

Но слишком долго самоанализировать мне не пришлось. Я снова услышал крики. Сразу несколько человек завопили совсем недалеко от меня, панически взывая о помощи.

Забыв про ноги, я кинулся туда. Я бежал и думал, что странно услышать в такое время и в таком месте сразу несколько человеческих голосов, особенно если учесть, что леса переполнены аномально расплодившимися ведмедями. Крики не умолкали, и почудилась мне в криках тех какая-то нарочитость, и снова подумал я о ловушке, смысл которой понять еще был не в силах. Я перешел на бесшумный бег и вспомнил все приемы ночного видения, даже те, которые давно позабыл. Я включил особый тип видения - у нас его называют "интуитивным". И хорошо сделал, потому что у интуитивного зрения есть одно преимущество перед другими - оно не приводит к зрительному шоку при внезапной световой вспышке. Потому что впереди я вдруг увидел ярко-красный костер. Изо всех сил пытаясь успокоить дыхание, перебегая от дерева к дереву, благо на Галлине они удивительно толстые, я становился к костру все ближе и ближе, пока не очутился совсем рядом.

И еще одна странная мне картина открылась. Вокруг костра на складных стульчиках сидели семь или восемь цветастых, самых, между прочим, типичных. Они сидели, положив на колени руки и подняв лица к ночному небу. От костра их лица светились. Цветастые пели. Нет, не пели - кричали, звали на помощь, особо не надрываясь, но громко и до ужаса правдоподобно. Занятие это им нравилось: и на физиономиях, и в самих позах читалось крайнее удовольствие, упоение даже - ну, знаешь, как иногда люди хором поют? Выходило у них хорошо - слаженно, многозвучно, буха Фага, честное слово.

Пока я таращил на них глаза, пытаясь понять, в чем дело, они в какой-то момент прекратили свой крик, потому что один из них поднялся со стула и сказал:

- Хватит.

Они послушно замолкли, сложили стулья и, взяв их под мышки, словно чиновничьи папочки, гуськом удалились.

Это было глупо - преследовать их. Ловушкой отсюда разило сильно. Но не пойти я не мог. Потому что старший, тот, кто дал им команду прекратить крик, был мне знаком. Ох, ребята, он был мне очень даже знаком, с прежних еще времен, вот не ожидал его здесь встретить, я ведь его другом считал, я никак не думал, что после всего увижу его в лесу на Галлине среди цветастых. Он даже не слишком гримировался, и цветастая одежда сидела на нем мешком. Узнать его ничего не стоило. Потом мне пришла в голову мысль, что он внедрился к цветастым, потому что профессия у него такая была инспектор космопола, а звали его (по крайней мере я его под таким именем знал), звали его Виктор Коперник.

Костер как-то очень сразу потух, и я подумал - театральный костер. Я вышел из-за дерева и наступил на него, и он, конечно, оказался холодным.

Ходить по лесу никто из них не умел. Только охотники умеют, мы, да еще кое-кто из космополовцев, из тех, что с нами обычно связаны, а остальные зачем им?

Их было очень хорошо слышно, я почти не таясь пошел следом. Они шли цепочкой, держась друг за друга, а вел их Коперник. Он как сомнамбула водил перед собой вытянутыми руками, но ни разу не наткнулся на дерево. Скоро я догнал их, так медленно и неуверенно они двигались, и тут Коперник остановился. Он стал встревоженно вертеть головой, словно принюхиваясь. Я подумал сначала, что они заблудились, но потом понял причину: справа от нас, сплошь устилая землю между стволами и выпученными из земли узловыми корневищами (фирменная марка Галлины), лежали бовицефалы. Они лежали не шевелясь, не издавая ни звука, только смотрели на нас - вот что меня тогда удивило. Коперник махнул им рукой, словно скомандовал, они послушно приподнялись со своих мест и тоже как-то не по-ведмежачьи. Но мне было тогда не до всех этих тонкостей, хотя обилие животных хоть кого поразило бы. Громадное лежбище!

Коперник удовлетворенно кивнул, и цепочка двинулась дальше. Дом возник перед нами совершенно неожиданно, я должен был его учуять, деревянный человеческий дом, совершенно обычный походный коттеджик на два этажа плюс подвал - сколько раз я сам ставил точно такие же. Я сначала принял его за очень крупное корневище, так он был черен, но Коперник поднял дверь и пропустил всю цепочку внутрь, а сам остался снаружи.

Вспыхнули огни, раздались приглушенные голоса, замелькали тени в стрельчатых, под старину, окнах, а потом Коперник громко сказал:

- Вот ты и попался, Хлодомир Вальграф!

Я молчал. Я даже не вздрогнул от неожиданности. Я как будто бы даже и ожидал, что вот таким злым голосом, примерно с такими же словами обратится ко мне Коперник. Это было нелогично и непонятно, но в тот день непонятным и нелогичным было для меня все. Я, впрочем, и сегодня многого понять не могу.

- Ты видишь, - продолжал он, - что мстить некому и не за что. Я жив. Ты ведь понял, что это спектакль был?

Странный спектакль, подумал я, очень странный.

- Выходи, никто тебя не тронет.

И он медленно пошел в сторону дерева, за которым я прятался.

Меня била дрожь, я заболевал, тело казалось липким, и я не был уверен, что оно не подведет меня, если дело дойдет до схватки. Слабость, нежелание, даже страх... растерянность, конечно, все это вместе.

Голоса в доме быстро стихли, оттуда доносилась только тихая невнятная музыка. Я слышал даже дыхание Коперника. И где-то рядом были ведмеди, очень много ведмедей, совсем рядом. Я не видел их: интуитивное зрение было сбито огнями дома, настраивать - нужно время.