Владимир Моисеев - Будем жестокими

Поль достал листок бумаги и выписал заслуживающие внимания факты.

1. Пять лет тому назад был введен Запрет на проведение ряда исследовательских работ.

2. Ученые были поставлены перед выбором: заниматься в новых институтах прикладными разработками, уйти в Подполье или найти себе менее кляузные занятия.

3. А потом Запрет был отменен. Занятия наукой были вновь разрешены. Подполье было амнистировано.

4. Были изменены принципы снабжения населения. Магазины были ликвидированы. Вместо них были созданы Распределительные пункты.. Пищевые наборы, доступные населению, были стандартизованы, но перебоев в поставках не было.

5. Функционеры подполья вновь решили начать свою деятельность, рассчитывая заполучить в свое распоряжение нуль-т.

Совершенно очевидно, что все эти факты каким-то образом связаны между собой и как-то характеризуют некий социальный Процесс, ограничивающий для нормальных людей возможность жить по-человечески, то есть отделяющий их поступки от нравственности.

Поль ощутил радостное чувство продвижения к истине. Казалось, еще немного и..

Наверное, даже этих данных было бы достаточно, чтобы Процесс был понят, но обольщаться не стоит. Надо работать, дальше собирать факты и разбираться, разбираться в Процессе.

И следующий шаг ясен. Зайду-ка я к своему учителю - профессору Серебрякову. Старик должен многое знать...

Только увидев перед собой дом профессора, Поль понял, что затеял опасное дело. С этой минуты он не только изучал Процесс, но и начинал бороться против него. Интуиция подсказывала ему, что борьба с властями или с подпольем - детские игрушки по сравнению с борьбой с Процессом. За столь безумное желание очень легко можно было схлопотать пульку в зоб.

Поль остановился у витрины книжной лавки и, вспомнив спецкурс Хромого Калеба, огляделся. Ничего подозрительного заметить не удалось. Впрочем, нельзя было исключить и возможность непосредственного контроля за квартирой профессора. Но тут риск был неизбежен.

Поль решительно направился к подъезду, повторяя про себя легенду прикрытия - пришел поговорить о Франке Семенове, незадачливом создателе вечного двигателя II рода, собираюсь написать о нем книжку. Ничего противозаконного в этом вроде бы не было.

Ни черта они мне не сделают. Подумаешь, преступление - навестил своего старого учителя. В конце концов странно, что я не явился к нему сразу же после Амнистии.

Звонок почему-то был вырван. Поль постучал и приготовился выпалить свою легенду, но все обошлось, дверь открыл сам профессор.

Он постарел. Это было неожиданно. В течение долгих лет Серебряков был элегантен и блестящ, чем приводил студенток в экстаз. Занятия спортом и размеренная трезвая жизнь, казалось, должны были обеспечить ему долгую зрелость, но... он, видимо, попал в жуткую переделку, если так резко сдал.

А я вовремя, понял Поль. Очень вовремя.

- Поль? - торжественным голосом спросил профессор. - Ты?

- Не ожидали?

- А вот и ожидал, - в глазах профессора блеснули слезы. - Не просто ожидал - ждал.

- Я не мог раньше. Так сложились обстоятельства. Вы, наверное, не знаете, я...

- Да, да... Понимаю, обстоятельства...

- Я не помешал?

- Нет, конечно, нет. Я рад тебе.

И Поль был рад, что пришел сюда. Он всегда любил Серебрякова и в лихие университетские годы проводил в этой квартире дни напролет. Тесные двойные - увлекательное дело, надо сказать!

Черт побери! Здесь он впервые узнал, что такое наука! Не то абсурдное занятие расфасованных по должностям исполнителей, к которому готовят со школьной скамьи, а наука, как способ существования, как равноправный способ познания мира.

Поль вспомнил свои недавние рассуждения о нравственности.

Выходит, познание мира действительно чуть ли не главное содержание человеческой жизни - безграничное приближение к нравственности. И только пытаясь понять вселенский поток, захвативший человечество, можно считать себя порядочным человеком.

- Ну, проходи, проходи. Прости, не знаю, как тебя теперь следует называть. Столько лет прошло...

- Как обычно - Поль.

Профессор смотрел на Поля с каким-то странным интересом и в этом было что-то неприятное, как будто он прекрасно понимал цель визита своего бывшего ученика и в душе удивлялся, что такая дубина стоеросовая, как Поль, оказался вдруг способным на...

А вот это мы и постараемся выяснить, на что это я оказался способным. На что-то значительное, наверное, если Серебряков так волнуется. Я-то думал, что волноваться следует мне, но похоже, что профессор больше разбирается во всей этой истории. А волнуется больше тот, кто больше знает. Все правильно.

- Ты по делу? Конечно, по делу. Вы, молодежь, сейчас никогда не ходите в гости без дела. Такие времена.

- Пожалуй, да.

- Обычные человеческие чувства больше вас не интересуют. Только дела... Что ж, не буду тебя задерживать, рассказывай, что у тебя случилось?

- Не знаю, как и сказать... Вопрос у меня скорее философский, чем практический.

- Философский? Впервые слышу от тебя это слово. Помнишь, для вас всех "заниматься философией" было созвучно грязному ругательству. Прости, но я не могу говорить с тобой о философии, не разобравшись, почему тебя вдруг стала занимать эта сторона нашей действительности. Мы давно не виделись, ты явно изменился. И я не знаю как. Я должен знать, с кем веду разговор.

- Я - Поль Кольцов, без определенных занятий. Ничего другого о себе сказать не могу.

- Я слышал о трех Кольцовых: научном сотруднике, писателе, террористе. Кто же передо мной?

Поль вспомнил навязчивую идею о своей асоциальности и решил, что профессору следует говорить правду.

- Никто, дорогой профессор. Просто никто, естественно, в социальном смысле - никто. Человек без определенных занятий. Спешу вас успокоить, с некоторых пор меня мало интересуют социальные проблемы. Я стараюсь не быть писателем или ученым в общеупотребительном смысле. И это мне удается.

- Разве так бывает?

- Конечно, мировоззрение и идеология разные вещи.

- Что ж, поговорим о мировоззрении. Подожди, я приготовлю кофе. А может быть джина?

- Нет, спасибо. Лучше кофе.

- Хорошо.

Поль с удовольствием устроился в своем любимом кресле у окна. Давным-давно, когда он бывал у профессора едва ли не чаще, чем на кафедре, (ну, когда он думал, что ничего интереснее тесных двойных на свете не бывает) в этом кресле прошли его лучшие деньки. С тех пор здесь мало что изменилось, лишь выросла коллекция шариковых ручек. Профессор неохотно расставался со своими привычками. Профессора - они такие! Кстати, нет ничего проще, чем написать рассказик о профессоре.

Например, такой.