Автор Неизвестен - Без названия

— И все-таки, как это почувствовать? — не успокаивался я.

— Ну, никогда нельзя пить понемногу, а всегда надо напиваться! Однако, чтобы голова все соображала… Тут политика! Выпьешь немножко быстро хмель сойдет, завтра еще захочется, а значит становишься рабом, алкоголиком. А если не алкоголик, то очень долго мучишься от соблазна выпить. Водка должна на пользу идти, а тут одни муки будут; либо пить все время хочется и пьешь, либо не пьешь, держишься, а пить хочется! Вот что значит не допить!.. Но и перепивать — тоже плохо! Выпьешь много отрезвеешь, глядь, а ничего не помнишь! Пьянку — всю помнить надо! А еще, когда слишком много выпьешь, то и здоровье испортить можно, и потом выпить уже долго не сможешь; нужно будет выпить, а откажешься, а если и не откажешься, то пьянка эта — не в радость тебе будет. А что же это за пьянка, коли не в радость! А?!

— Да, конечно, вы правы, — согласился я.

— Тут, в выпивке, золотая середина нужна. Наука, еще какая наука это!.. Значит вот, от того, сколько ты выпьешь, немало зависит и то, когда тебе опять пить надо будет… Но это только одна сторона дела.

— А другая? — осведомился я.

— А другая, хм… — компаньон сплюнул себе под ноги жилистые остатки колбасы, — хм… — подумал он еще немного. — А другая… Понимаешь, у всех по-разному душа загаживается. Здесь многое зависит от того, какой у тебя характер, в какой атмосфере ты вращаешься. Атмосфере, ну это значит — кто тебя окружает, — пояснил он.

— Да это понятно, понятно, — подытожил я.

— Да нет, молодой человек, тебе еще не совсем понятно… Так вот, как только появится первая мысль, что тебе хочется выпить, так ты сдержи ее, успокоив себя тем, что ты обязательно выпьешь, но не в этот раз!.. Вторую мысль тоже придержи. А вот третьей мысли не дожидайся, ни в коем случае! Сам возьми и выпей… Здесь, вот как на лезвии бритвы, ни передержать, ни поспешить нельзя!.. Передержишь, жажда появится, страсть, а поспешишь, на поводу у желания пойдешь, а это — тоже страсть!.. В этом деле, — тут компаньон звучно щелкнул себя по горлу, — самостоятельность нужна.

Он налил мне еще водки. Я выпил и закусил. Остаток водки компаньон выпил прямо из бутылки и тоже закусил…

— Складно вы рассказываете про водку, — сказал я.

— Складно только врут или сказки сочиняют, — сказал он и улыбнулся.

— Не обижайтесь, я не так выразился!

— Да ну, — махнул он рукой, — я не обижаюсь!

— Ваш опыт не очень-то обычен и по-хорошему удивителен!

— Да, это верно, молодой человек, а ко всему прочему, он еще и необходим людям, не только мне.

— И я тоже так думаю! — подтвердил я.

Мне было приятно хмелеть в этом полу-зябком парке. Компаньон достал из черного дипломата еще одну непочатую бутылку водки.

— Продолжим? — предложил он.

— Пррродолжимм, — каким-то клейким голосом ответил я.

И мы выпили еще по пол-стаканчика, и я совсем расслабился.

— Ну, хорошо!.. Когда надо пить, я для себя уяснил… А вот… Где? Где пить, — это в тумане… в тако-о-м большом тумане, а?.. Ведь правда?..

— Ну, вот я с тобой пью сейчас, что ты думаешь, просто так, что ль? сказал компаньон.

— А… Я понял, — сказал я. — Вы хотите меня ограбить, да?

— Молодой человек! Ваша норма уже на грани! — предупредил он.

— Понял… — сказал я, — это я так, сдуру! Но все равно вы так и не ответили мне?..

— Пить надо только с хорошими людьми или по одному, — утвердительно сказал компаньон.

— Значит я… Я хороший человек! — сказал я и подтвердил это еще раз. — Я хороший человек. С этим я согласен!

Компаньон выпил еще пол-стаканчика. Потом он взял бутылку с оставшейся наполовину водкой и выбросил ее в кусты.

— Что вы дела… — икнул я, — делаете?!

— А ничего. У меня уже норма! Остальное — за борт! Чтобы судно не потонуло, — он немного хохотнул.

Потом мы еще долго разговаривали, сидя на лавке, а когда прощаться стали, компаньон сказал:

— Норма — великая вещь! Она во всем нужна… И даже в любви…

По дороге домой я подумал, почему меня так манит Наташа? Наверное, это страсть, страсть влюбленного, который всего несколько раз едва пригубил мгновения встречи с любимой… Но тут же я отшатнулся от этого вывода, как от фонарного столба, чтоб не ушибиться! Ибо с Наташей меня единило нечто большее, чем страсть, — нас объединяла тайна!..

— Что ж поделаешь!.. Не всякая наука совершенна в своем применении, сказал я вслух уже воображаемому компаньону, обратив на себя внимание прохожих.

НАВАЖДЕНИЕ

Под солнечным ливнем бабьего лета, в самом центре города, я, совершенно одинокий, еле волоча ноги, перешел пустынную улицу.

Она была очень легка под моими тяжелыми ногами. Каждым своим шагом я ощущал невесомость улицы, но он доставался мне нелегко. Мне казалось, я был таким тяжелым человеком, что каждый свой шаг должен был бы проваливаться по колено в землю, раздавливая асфальт, как пластилин! Вокруг не было ни единого прохожего, ни одного автомобиля. Город был пуст. Город был только моим… Совершенно никакого движения вокруг. Даже деревья опустили ветви под солнечным светом и замерли… В жизни каждого человека немало есть того, что, принадлежа всем, на самом деле принадлежит ему одному… Когда это поймешь — станешь одиноким; когда это станет обычным станешь неприступным; когда это перешагнешь — станешь человеком…

Одиноко… Я подошел к многоэтажному дому и прислонился к нему лицом. Я боялся, что он рухнет от моей тяжести… «Я уже устал жить без Наташи… Помоги мне, Господи, отыскать ее…» Белый глянец мраморной стены прохладно примагничивал мои ладони и лоб… «Помоги мне, Господи, отыскать ее…»

Я скользнул правой рукой, упругой и тяжелой, за угол здания, мраморная стена продолжалась и там, и вот… К моей руке кто-то прикоснулся! Неожиданно больно кольнуло сердце в груди.

Все еще чувствуя это прикосновение, я потянулся к нему всем своим телом. Преодолевая клейкий солнечный свет, я словно отодвинул от себя изгиб мраморного угла, и… о, Боже!.. Там стояла Наташа…

В белой фате, она пошатнулась вперед. В тот же момент я устремился к ней, и счастье ослепило меня!..

В одно мгновение вся моя тяжесть будто перетекла в улицу. Теперь улица стала свинцовой, а я и Наташа, словно два бумажных человечка, неслись, гонимые внезапно возникшим ветром, по этой тяжелой улице вниз, к набережной.

Через несколько мгновений мы очутились среди вороха серебристых бликов в комнате с видом из окна на зеркально колеблющуюся воду.

Я, так долго воображавший, но прозревший скульптор, любовался Наташей, как своим произведением, прикасался к ее удивительным изгибам плеч. Я словно вылепливал Наташино тело!