Зиновий Юрьев - Тонкий голосок безымянного цветка

-- Почему?

-- Потому что я люблю вас.

-- Что-о? -- заорал я в трубку. Если бы она закукарекала или призналась бы, что она на самом деле царевна-лягушка, я был бы куда менее изумлен. Да что изумлен! Потрясен!

-- Почему вы так недоверчивы? Вы очень милый, неуверенный в себе человек. Я чувствую себя с вами как пожившая дама средних лет, соблазнившая юношу.

Я молчал. Кровь прилила к моему лицу, в глазах потемнело. Я испытывал пугающую легкость и пустоту в груди. Сейчас у меня будет инфаркт. Его сердце не выдержало, он был посредственный сценарист, вздохнет Сурен Аршакович, но нам так хорошо работалось. Может быть, и она придет на похороны. С копьем в руке. Или с двигателем внутреннего сгорания.

-- Почему вы молчите? -- спросила Нина.

-- Я... я не могу... это...

-- Боже, а я думала, что сценаристы умеют говорить красиво и увлекательно. Как-то за мной ухаживал один метатель молота. Бедняга мог только крякать.

Я заскрежетал зубами. Как я ненавидел этого человека-гору, этот набор гипертрофированных мышц! Как он смел любить мое фиолетоглазое божество!

-- Нина, вы должны понять меня. Мне хочется лаять и прыгать. И лизать вам руку.

-- Я понимаю,-- охотно поняла Нина.-- Но, честно говоря, я не очень люблю собак.

Я пригласил ее в Дом кино. После фильма мы поужинаем. Она согласилась.

Я бросился гладить брюки. Я брился и смотрел на свое отображение с невольным почтением. Человек, с которым знается моя богиня, не может быть совсем уж никчемным.

Я стоял у входа в Дом кино и боялся даже думать, как смогу жить, если она не придет. Но она пришла. Я увидел ее, наверное, за квартал. Она была выше всех на голову и медленно шла со стороны Большой Грузинской.

-- Геннадий Степанович, -- сказала она,-- я соскучилась по вас.

Она обняла меня и поцеловала. Губы ее были именно такими, какими они запомнились мне: теплыми и чуть шершавыми. Стоявший рядом со мной солидный человек в ондатровой шапке посмотрел на меня с ненавистью.

По сей день я не могу сказать, какой фильм мы смотрели в тот вечер. Я держал ее руку в своих ладонях. Рука была сухая, твердая и теплая. Она вся была теплая. Она излучала тепло, как калорифер.

Время застыло и остановилось. Не было ни прошлого, ни будущего. Было только настоящее, неправдоподобное, растянутое настоящее, которое никак не умещалось ни в моем сознании, ни в груди, выплескивалось из меня, текло по залу, по улице, но городу. Я не мог понять, почему люди не шикают на меня: я видь светился, я должен был мешать им смотреть кино.

После картины я повел ее в ресторан. Я начал было объяснять, где он находится, но она сказала:

-- Я знаю, милый. Я была здесь.

-- С кем?

-- С разными людьми,-- усмехнулась она. Мы ели миноги, и Нина вдруг сказала:

-- Тут у вас на кубометр приходится, наверное, больше фальшивых улыбочек, чем в любом другом месте.

-- Может быть,-- согласился я.

-- Моя бы воля, я б их...

-- А для чего?

-- Чтоб боялись,-- твердо сказала Нина и поджала губы, отчего лицо ее стало злым и мстительным.

-- Но зачем бояться?

-- Так люди устроены.-- Она вдруг бросила на меня быстрый взгляд: -Чего вы так на меня смотрите? Я вас пугаю?

-- Немножко.

-- А я всех пугаю,-- загадочно сказала она.

-- Давайте лучше выпьем на брудершафт,-- предложил я.-- Может быть, на "ты" вы будете меньше пугать меня.

-- Нет,-- покачала головой Нина,-- я не хочу быть с вами на "ты". Вы можете называть меня как угодно, а я вас -- на "вы".

-- Но почему?

-- Не знаю.

После ужина мы приехали ко мне.

-- А у вас мило,-- сказала Нина.-- Вот уж не думала, что у вас цветы есть...

-- Почему?

-- Не тот вы тип.

Я хотел было рассказать ей про Александра Васильевича, про то, как братья сциндапсусы и Безымянка отхаживали меня, как почтили меня доверием и заговорили со мной, но понял, что это невозможно. Невозможно. Я суетился, приготовляя кофе, Нина молчала, с легкой улыбкой глядела на меня.

-- Как ваша диссертация? -- спросил я.

-- Ну, до защиты еще далеко, я аспирант второго года, -- оживилась Нина,-- но пока все идет хорошо. Вы не представляете, сколько загадок скрыто внутри цилиндра. Казалось бы, все давно изучено, а ничего подобного! Взять хотя бы такую вещь, как всасывающая труба. Ну, труба и труба. А оказывается, мельчайшие изменения ее внутренней поверхности как-то влияют на состояние горючей смеси. И представляете, никто в мире не знает, как именно! Эмпирически кое-какой опыт накопили, но теории нет и в поми-не! -- Нина замолчала, посмотрела на меня, улыбнулась: -- Вам, наверное, скучно слушать про мои двигатели?

-- Что вы! -- с жаром воскликнул я.-- Наоборот.

-- Вы мне напоминаете одного человека, который ухаживал за мной. Он тоже вот так говорил: что вы! Что вы,, Ниночка! Мне все интересно слушать, что вы говорите. Забавный такой человек.

-- Тоже метатель? -- угрюмо спросил я.

-- Нет,-- улыбнулась Нина,-- вы думаете, я кроме спортсменов ни с кем не встречалась? Он историк. Кандидат наук. Тридцать один год, а совершенно лысый.

Так ему и надо. Неплохо бы ему и экзему на лысину.

-- Такой забавный человек,-- задумчиво повторила Нина.-- Он занимается историей средних веков. Представляете? Крестовые походы. Знает латынь, греческий, не говоря уж о всяких там английских и французских. А я пятнадцать лет учу английский и все никак не выучу.

-- Ну и что стало с лысым историком?

-- Ничего,-- Нина пожала плечами.-- Он раза три делал мне предложение.

-- А почему вы не согласились?

-- Не знаю. Может, потому, что не боялась его. Женщина должна немножко бояться мужчину.

Я внутренне застонал. Чем я могу напугать свою копьеметательницу? Абсолютно ничем. Наверное, Нина догадалась, о чем я подумал. Она улыбнулась, положила мне руки на плечи и медленно потянула меня к себе. Если бы я и сопротивлялся, она бы все равно втянула меня в объятия, но я не сопротивлялся. Если бы только понять, что таилось там, в глубине ее фиолетовых глаз... 10

Через две недели я знал уже довольно много о тайнах процесса горения, о послойном зажигании и компьютерном регулировании качества смеси. Я узнал также о ряде ее поклонников: о молодом заместителе начальника главка одного министерства, который готов был поставить из-за нее под угрозу свою карьеру; о летчике-подполковнике; об автогонщике, который уже дважды переворачивался.

Единственно, о ком я ничего не знал -- это о самой Нине. Я не понимал ее. То она казалась нежным и чутким существом, то оборачивалась вдруг холодной, равнодушной, даже пугающей. Иногда в ней вспыхивала непонятная злоба.

У меня опять стало смутно на душе. Я считал часы и минуты до очередной встречи, я тысячи раз представлял, как, не мигая, она приближает ко мне лицо, и громадные ее глаза закрывают весь мир. как шершавые и теплые губы касаются моей щеки. Но в подсознании не было ощущения благополучия. В душе не было порядка.