Алла Конова - Голос вечности

Что-то расплывчатое, то круглое, то овальное на экране, а от него во все стороны все бегут и бегут волны. Это пульсирующее облако имеет сложное строение: множество точек внутри, подвижных, ритмично вздрагивающих, в основном светло-зеленых, но есть и синие и оранжевые, а кое-где мелькают красные. Иногда вспыхивают искорки, раздается треск слабого разряда. И тогда особенно усиливаются змейки бегущих волн.

— Структурная модель их белковой молекулы, — неуверенно прошептала я.

Экран неожиданно вспыхнул ярким светом, как будто они приветствовали мою догадку.

Появилась другая капля. В ней меньше точек, они почти все красные. И расширяющиеся волны другой формы — с заострившимися вершинами и впадинами. Над каплей обозначилось овальное очертание «живого камня».

— Первичная клетка «камня»!

— Его кристалл!

Почти одновременно вырвалось у Саши и Павла.

Экран опять одобряюще засиял.

— Нет, не кристалл, — настаивал Саша. — То, что мы видели, — не мертвое, а живое.

— Но почему, — возразила я, — точек так мало внутри? Цепочки углерода гораздо длиннее.

— Германий! — сказал Павел.

И я вспомнила обнаруженную в пепле двуокись германия. Германиевая жизнь! Может ли это быть? А почему бы и нет? Германий-родственник углерода. И там, в мире могучих квантов, обязательно стимулируются неизвестные нам реакции и во много-много раз повышается способность германия создавать цепочки из атомов.

Перед нами две капли, атомы двух жизней. Они разные, но какими-то внутренними процессами, безусловно, связаны между собой. Живые камни! Они разлагают горные породы, извлекая из них элемент, необходимый для жизни, видимо германий. Процесс идет с выделением в атмосферу кислорода. Вот что насыщает кислородом воздух Джолии!

А потом, день за днем, мы все дальше и все глубже проникали в чужую жизнь.

Мы увидели не только Джолию, но и их родную планету спутник Анлореса А.

В этом мире все казалось полутенями, чем-то полупрозрачным… Огромная фиолетовая даль. Бесконечная — нет горизонта и нет границ. Однообразная, мутно-прозрачная плоскость. Не видно ни животных, ни растительности.

Потом, когда глаз привык к этому зрелищу, на экране начало вырисовываться нечто… Оно колыхалось, как опахало на Востоке. Мне оно напоминало ветви ангольских пальм. Цвет этого «нечто» я не могла определить. Он переливался, иногда вспыхивал от фиолетового, почти черного, до голубого. Голубизна мелькала отдельными искрами. Но вдруг…

Музыка… торжественная и звучная, она все нарастала и нарастала, распространяя непонятное смятение. Она была скорее скорбная, чем радостная… скорее резкая, чем мелодичная…

Экран посветлел… Несколько мгновений он оставался пустым. Только звуки достигли своего апогея.

Перед нами возник хозяин этой планеты, живое существо с могучим мозгом. Мы подались вперед и замерли.

Существо без скафандра, почти совсем прозрачное и тоже темно-фиолетовое. Оно казалось нам скользким, холодным и мокрым.

Тело этого необычного создания поражало геометрической правильностью своих форм. Два шара соединялись вместе: один — поменьше — голова; второй — побольше — туловище. И конечности. Нижние — служат для передвижения, очень короткие, с нашей точки зрения, но крепкие. И верхние… Нет, это те наши руки. Они гораздо длиннее и заканчиваются множеством щупалец.

Потом в большом плане мы увидели голову. Здесь сконцентрированы органы чувств. Орган зрения мы сразу узнали, хотя он совсем не напоминал наши глаза. Вернее, это множество мелких глаз, маленьких решеточных ячеек (мы насчитали около ста), разбросанных через правильные промежутки по всей поверхности шара — головы, в них мы ясно видели хрусталик, ощущалось восприятие света.

Были и другие органы чувств. Четыре довольно большие выпуклости, покрытые более светлой, чем все остальное, перепонкой, расположены точно через девяносто градусов по экватору этой геометрически правильной головы. Может быть, это орган слуха? Были еще пульсирующие, как пружинки, волоски. И едва заметные, как бы прилипшие треугольные пленки. Их много, и расположены они неравномерно. Они медленно передвигаются в одном и том же направлении, и одна всегда занимает место другой.

Потом, уже на схеме, перед нами раскрылся мозг — громадное скопище нервных клеток. Биотоки и еще какие-то непонятные нам импульсы.

Физиологическую основу их жизни, их деятельности, даже мышления мы в какой-то мере схватывали. Но не могли разобраться в чувствах.

Каким видят они окружающий мир? Вот эту самую Джолию с розовой туманной далью, с солнцем-гигантом, до боли красным, где все носит отпечатки этой яркой красноты: трава коричневая (а может быть, перенесенная та Землю, она оказалась бы зеленой?), и обшивка нашего космоплана стала оранжевой. Может быть, для них, развившихся в мире мощных излучений, отсутствует цвет? Они воспринимают ультрафиолетовые лучи. Что это, однотонный мир? Или тоже окрашен? И как они чувствуют его здесь, на Джолии, когда жесткие лучи не пробивают атмосферу планеты? Но они несомненно видят.

Каким образом они общаются между собой? Мы не отметили ни звуков, ни жестов. Но они понимают друг друга даже сквозь пространство, через скафандр и стены нашего космоплана.

Слышат ли они? Не знаю. Но безусловно улавливают наши слова, наши мысли — абсолютно чуждые им образы и понятия. Они не были ни назойливы, ни требовательны. Их вполне законное любопытство казалось добродушным. Не проявляя никакого интереса к нашей технике, к нашему космическому кораблю, они подолгу рассматривали единственную картину в салоне-первое пробуждение весны на Земле. А когда я заиграла на рояле, окружили меня и как будто замерли. Убедившись, что они воспринимают нашу речь, мы начали рассказывать.

Это происходило вечерами, они не выносили яркого света. Мы открывали все люки и иллюминаторы. Мертвенный, блеклый свет лежит на всем, холодный и тусклый Анлорес А выполз из-за края равнины, небо кажется просветленным, но и на нем мерцают наиболее яркие звезды.

А в салоне совсем темно, мутно-белый экран телевизора; крошечный рояль с обнаженными клавишами.

Начал Саша… Он был рад, что рассказывает о родной Земле, о далеком Солнце… Его планетах… И я вдруг поняла, что сейчас для меня даже жестокий и неуютный Юпитер родное Джолии, в которой гораздо больше «земного».

Павел пытался рассказать о могучих излучениях Космоса. Но их это не трогало. И Павел, ошеломленный, растерянный, изумленно разглядывал их крошечные фигурки. Для них было «само собой разумеющимся» то, чему он посвятил всю свою жизнь. Создавалось впечатление, что они воспринимают электромагнитные колебания и потоки частиц так… реально, как мы видим в салоне мягкие кресла или их фигурки с красными точками на шлемах. Мы безусловно дано ощущение скрытых от нас процессов Вселенной, тех процессов, к разгадке которых люди шли мучительным и радостным путем ошибок, поисков и открытий. И наши гипотезы для них, наверно, — примитивные истины.