Виктор Сытин - Покорители вечных бурь (Иллюстрации В. Щербакова)

— Что случилось? Что с ними?

Дежурный радист испуганно попятился. На крик Терехова из соседней комнаты быстро вышли Никольский и начальник опытной станции Никитин. Академик крепко сжал плечи Терехова и со словами: «Спокойно, спокойно, Мишенька! Возьми себя в руки. Спокойно. Я приказываю!» — усадил его на стул.

Наконец Терехов несколько справился с охватившим его волнением.

— Что произошло? — спросил он.

— Авария — это очевидно. Но почему — неизвестно, — ответил Никитин и протянул ему журнал радиоразговоров с Панюшкиным.

Терехов лихорадочно перелистал журнал. Вот и страничка, на которой записаны последние сообщения, принятые от воздухоплавателей.

«19 час. 10 мин. Панюшкин просит разрешения продолжать подъем до высоты, где намечено провести основные испытания. Разрешение дано.

19 час. 20 мин. Панюшкин докладывает: подъем происходит нормально, со скоростью 100 метров в минуту.

19 час. 30 мин. Панюшкин сообщает: высота 10 тысяч метров. Ветер резко усилился. СЭС начинает бросать в стороны и по вертикали. Академик Никольский предложил соблюдать осторожность: снизить скорость подъема.

19 час. 33 мин. Панюшкин сообщает: оболочка деформируется. Баллон рывками колеблется вверх и вниз. Гондолу сильно бросает. Предполагает вихревое движение воздушного потока. Связь внезапно обрывается после слов Панюшкина: «Разрешите…» Академик Никольский приказывает немедленно прекратить опыт и пойти на снижение. Подтверждения о принятии приказа не получено.

19 час. 34 мин. Панюшкин на вызовы не отвечает. Приказ академика Никольского повторен.

19 час. 35 мин. — то же.

19 час. 36 мин. — то же.

19 час. 37 мин. — то же».

Терехов не мог отвести глаз от аккуратных строчек, вписанных дежурным радистом в журнал.

— Что же с ними случилось? Что? Оторвались или отцепились? Что же? И в какой такой вихрь попала СЭС? — нервно заговорил Терехов.

— Пойдемте, Михаил Иванович, ко мне в кабинет, — прервал его Никитин. — Пойдемте. Нужно посоветоваться.

В кабинете у начальника опытной станции уже собрались профессор Трубокуров, Дубников, председатель правления колхоза «Заря коммунизма» Сельчуков и инженеры — сотрудники ЦЭИ, приехавшие монтировать оборудование СЭС.

— Открываем совещание по вопросу об аварии СЭС, — сказал Никитин, усаживаясь за свой стол. — Слово имеет академик Никольский.

Академик тяжело поднялся с кресла, в которое только что опустился. И все присутствующие увидели, пожалуй в первый раз, что он очень и очень стар. Никольский нередко говорил, что ему идет восьмой десяток, но этому обычно не верили. С виду ему было намного меньше.

— Итак, случилось большое несчастье, — тихо начал он. На нижней границе стратосферы СЭС попала в вихревой поток. О том, что такого типа потоки существуют на высоте порядка девяти-десяти и более километров, не было известно науке. А точнее, мы, ученые, просто недооценили некоторые данные практики, которые сигнализировали о возможности возникновения таких потоков. Было известно, например, что стратостат «Осоавиахим-1» 30 января 1934 года погиб потому, что гондола его оторвалась от оболочки. Нам было известно, что его нес очень сильный, исключительно быстрый воздушный поток. Но каков был характер этого потока? Мы не решили этого вопроса. Мы не задумались также, когда известный летчик Владимир Коккинаки, совершавший в середине тридцатых годов рекордные высотные подъемы на легком самолете, отметил, что в зоне тропопаузы и в нижних слоях стратосферы его машину нередко сильно бросало не только в стороны, но и по вертикали. И вообще мы не создали по сие время надежных и простых способов изучения характера — я подчеркиваю: характера — воздушных потоков на больших высотах. Ведь наблюдения с помощью угломерных инструментов над подъемами шаров-пилотов и шаров-зондов давали данные о ветре, как правило, только для тропосферы. Лишь изредка аэрологам удавалось наблюдать их полет в стратосфере. Метод же пеленгации радиозондов для целей изучения характера воздушных потоков недостаточно точен. С помощью пеленгации мы получали достаточно точные сведения лишь о направлении и скорости ветра, но не о его структуре. А ярко выраженных облаков, чтобы прояснить эту структуру, как вы знаете, на больших высотах не образуется.

И вот — печальный результат нашего научного легкомыслия. Мне тяжело произнести это слово в мои годы, но правда превыше всего. Да, мы, и я в частности, легкомысленно допустили, что на высотах якобы не происходит таких столкновений воздушных масс — теплых и холодных, которые «делают погоду» в тропосфере и рождают воздушные потоки разных типов, разного характера, вплоть до смерчей. Мы представляли себе, что ветры в стратосфере дуют сильные, но воздушные струи там, грубо говоря, идут параллельно друг другу, Это наше незнание и дезориентировало нас, как, впрочем, всегда дезориентирует незнание.

Академик Никольский замолчал, низко склонив свою большую седую голову. Молчал он долго. И никто не рискнул нарушить это молчание. Наконец он снова заговорил:

— Я представляю себе, что произошло. В вихревом потоке, вследствие огромной разности в объемах баллона и гондолы, они начали то сближаться, то разлетаться. Стропы системы стали испытывать сильные рывки, и крепления одной или нескольких строп к сравнительно тонкой оболочке, несмотря на большой запас прочности, не выдержали. Тогда…

— Тонка оболочка, тонка! — вдруг загрохотал бас Дубникова. — Верно это, верно вы говорите! Для баллона СЭС металл нужен!

— Тише, товарищ! — сказал Никитин, приподнимаясь. — Тише! Вас сейчас не спрашивают.

Академик Никольский бросил удивленно-недовольный взгляд на начальника опытной станции:

— Почему же это «не спрашивают»? Иван Михайлович дело нам говорит. И раньше говорил, сигнализировал. Да мы только понадеялись тогда на расчетный запас прочности. А нужно было бы еще раз все проанализировать. Может быть, и вспомнили бы об «Осоавиахиме», задумались бы над тем, как он погиб, и, может быть, догадались, что СЭС попадет в особо неблагоприятные условия. А вы, молодой человек: «не спрашивают»!

Начальник станции покраснел.

— Увольте меня от нотаций… И разрешите вести заседание, — пробормотал он.

— Ведите, ведите! — махнул рукой академик. — А я буду продолжать… Итак… Тогда, обнаружив опасность обрыва гондолы, воздухоплаватели приняли решение отцепиться от троса и ушли в свободный полет. Вероятно, рывки, которые потрясали гондолу, испортили рацию. Но будем надеяться, что экипаж СЭС от этих рывков не пострадал. Тот факт, что Панюшкин и Александров отцепились по своей воле, говорит в пользу этого предположения. Я надеюсь также… нет, уверен, что они благополучно опустятся. Александров, повидимому, очень опытный пилот и сумеет хорошо провести маневр приземления. И тем не менее нужно принять некоторые меры. Конечно, помочь им в полете мы ничем не сможем. Но в момент приземления необходимо быть там, где они будут садиться. Надо организовать дело так, чтобы несколько человек могли поймать какую-нибудь стропу или гайдроп, если его выпустят, и затем постараться устранить волочение гондолы по земле. Ветер ведь, к сожалению, не утихает и не утихает. Ну, и конечно, к месту приземления должны быть направлены представители медицины. Чтобы выиграть время, мы с товарищем Никитиным уже мобилизовали автомашины и своих людей и попросили председателя правления колхоза товарища Сельчукова дать своих людей из стартовой команды… Машины сейчас будут здесь.