Н. Тасин - Катастрофа. Том II

XII

Правительство, разумеется, прекрасно понимало всю серьезность положения.

Стефен, еще более осунувшийся и исхудавший, неутомимо бросал страстные призывы к благоразумию. Совершенно не думая о своей личной безопасности, он то и дело появлялся среди толпы, умолял, убеждал, доказывал.

Однажды он, никем не сопровождаемый, неожиданно появился на митинге, организованном союзом местных анархистов. Когда он вошел в переполненный толпой зал, стоявшие у дверей узнали его, и среди них произошло движение. Раздались возгласы:

— Президент! Президент Стефен здесь!

Толпа заволновалась. Стоявшие дальше от входа поднимались на цыпочки и вытягивали шеи, чтобы увидеть президента. Находившийся в это время на трибуне оратор, как человек, хорошо изучивший психологию толпы, понимал, что неожиданное появление здесь Стефена, всегда пользовавшегося большой популярностью, может свести на нет весь эффект его речи. Привычным жестом призвав толпу к вниманию, он воскликнул:

— Граждане! У нас тут появился новый слушатель: глава правительства, президент Стефен, собственной персоной! Я не сомневаюсь, что с целью обезопасить свою особу от возможных не совсем приятных сюрпризов, он позаботился окружить себя целой сворой переодетых шпионов.

— Это неправда! — послышались возмущенные возгласы. — Президент Стефен далеко на трус! Он это неоднократно доказывал.

— Может быть, вы и правы, — продолжал с кислой улыбкой оратор. — Не это важно. Важно то, что глава правительства здесь, на скамье подсудимых, перед судом народной совести…

— Если я подсудимый, — громким, спокойным голосом перебил оратора Стефен, — то я вправе требовать, чтобы меня выслушали.

— Просим! Просим! — послышались крики. — Дать ему слово! На трибуну!

При общем напряженном ожидании, Стефен, пройдя через расступавшуюся перед ним толпу, поднялся на трибуну. Тысячи глаз были жадно устремлены на его высокую, несколько согнувшуюся фигуру.

— Граждане! — заговорил он. — Я пришел сюда, чтобы вместе с вами обсудить положение. Мы переживаем тяжелые дни. Продовольственный кризис с каждым днем все сильнее дает себя чувствовать. Производство в упадке. Почему? Кто в этом виноват? Тут сыплются обвинения против правительства, но в чем его вина? Не может же оно на собственных плечах привозить недостающие нам продукты из провинции. Не может же оно собственными силами пустить в ход парализованные беспрерывными забастовками фабрики и заводы. Нет, граждане, напрасно взваливают на нас всю ответственность за создавшееся положение. Люди просто изнервничались, тоскуют по солнцу, по прежней жизни, опускают руки, — вот где корень зла. Дело тут не в злой воле правительства: оно неоднократно доказывало свою полную готовность идти навстречу желаниям народа; оно не остановилось перед почти полной конфискацией крупных капиталов и национализацией частных предприятий. Недаром его так ненавидить «Союз друзей порядка».

— Это верно! — раздались крики. — Этих господ здорово пощипали!

— Правительство готово на проведение в жизнь самых широких, самых радикальных реформ, — продолжал Сте-фен.

— Прежде всего, оно должно упразднить само себя! — послышался голос.

— Мы и на это согласны, — спокойно ответил Стефен. — Поверьте, что наш путь тоже не усыпан розами, и мы охотно уступим место другим. Но, граждане, власть нужна, необходима, особенно в такой тяжелый момент. И она должна опираться на волю народа, на его доверие. Если мы убедимся, что народ нам не доверяет, мы минуты больше не останемся у власти. Даю вам в этом честное слово от своего имени и от имени моих коллег. Больше скажу: мы с радостью уйдем, ибо тяжело вечно быть на скамье подсудимых и служить козлом отпущения за все неудачи. Мы получаем массу угрожающих писем, нас обливают грязью, называют ворами…

— Быть может, не совсем без основания? — послышался из задних рядов насмешливый голос.

По залу пробежал ропот негодования. Толпа, казалось, готова была растерзать того, кто это крикнул.

— Это подлость! — раздавались возмущенные возгласы.

— Наш президент не заслужил такого оскорбления! Вон отсюда!

— Успокойтесь, друзья мои! — снова заговорил Стефен.

— Если б я вздумал портить себе кровь из-за таких мелочей, меня бы давно уже и на свете не было, а если б я собрал все бросаемые в меня, часто из-за угла, камни, я мог бы выстроить себе роскошный палаццо.

Раздался смех. Симпатии слушателей все больше склонялись на сторону Стефена.

— Но будем говорить серьезно, — продолжал он. — Итак, мы готовы уйти, и я первый. Одного только я боюсь: анархии и неизбежно связанной с ней братоубийственной гражданской войны. В Париже, да и во всей Франции, есть немало людей, которые только и ждут случая половить рыбку в мутной воде. Им-то и нужна анархия, и они сознательно толкают к ней народ.

Оратор выпил глоток воды и, повысив голос, воскликнул:

— Граждане! Анархия, гражданская война, страшны на земле, но неизмеримо страшнее они под землей. У меня кровь стынет в жилах при мысли о возможных последствиях кровавой междоусобицы в этих подземельях. Несмотря на все техническое совершенство наших новых подземных обителей, это все же кротовые норы, и мы в них не больше чем кроты, слепые, лишенные солнечного света кроты. Граждане, если мы не хотим собственной гибели, гибели нашей культуры, будем всеми силами защищать внутренний мир и порядок! Потоки братской крови не улучшат нашего положения и только сделают нас в тысячу раз беднее и несчастнее. Там, где ничего нет, и революция теряет свои права. Я знаю, что существующий у нас порядок очень далек от идеала, что весь наш социальный строй нуждается в радикальном ремонте, и я, от имени правительства, призываю вас к дружной работе в этом направлении. То, чего мы не доделаем здесь, мы довершим там, на земле, куда, я твердо верю, мы рано или поздно все же выберемся. А пока что, пусть нашим лозунгом будет: «Долой анархию! Долой гражданскую войну!»

Раздались бурные аплодисменты, в которые резкой ноткой врезывался время от времени свист и крики: «Долой правительство! Да здравствует революция!»

Когда оратор, который полчаса тому назад вынужден был уступить место Стефену, снова взошел на трибуну и пытался разбить впечатление от его речи, толпа не хотела его слушать.

Часто после этого Стефен запросто появлялся на митингах, брал слово, говорил, убеждал, предостерегал против опасностей гражданской войны. Но положение ухудшалось, продовольственный кризис с каждым днем обострялся, и недовольство росло. Толпа проявляла все большую нервозность и все холоднее встречала на собраниях ораторов, призывавших к благоразумно. На одном митинге Сте-фена встретили громким свистом и криками: «Долой! Мы заранее знаем, что вы можете нам сказать! Наслушались!» По его адресу сыпались угрозы, оскорбления, и он вынужден был, с тяжелым сердцем, покинуть собрание.