Харлан Эллисон - Миры Харлана Эллисона. Т. 3. Контракты души

Консул покачал своей лохматой головой, легкий бриз развевал его роскошную гриву.

— Нет, ваша милость, нет! Это мы страдаем. Только немногие, самые достойные и любимые представители народов, населяющих Вселенную, могут отправиться в тот мир. Жизнь там сладка и приятна по сравнению с тем, что называется жизнью во всех остальных местах. Просто вы еще всего не поняли. Но вы поймете. И вспомните.

Плидо, который в лучшей части своей почти вечной жизни, наполненной болью, был Виллисом Коу, вспомнил. Прошло время, и к нему вернулась вечность, исполненная грустью, рожденной в ней, и он понял, что ему была дарована радость, доступная далеко не всем жителям далеких галактик. Он получил несколько драгоценных лет жизни в мире, где боль и страдания не сравнимы с тем, что испытывают другие жители Вселенной.

Он вспомнил дождь и сон, и ощущение мелкого песка под ногами, океан, поющий свою вечную песнь, — в такие ночи, которые он ненавидел на Земле, Плидо крепко спал и видел прекрасные сны.

Ему снилась жизнь Виллиса Коу на чудесной планете.

ПАРТНЕРЫ

ЛЮДИ ДЛЯ

ТЕХНИЧЕСКОГО ОБСЛУЖИВАНИЯ

Читая этот рассказ, следует одновременно слушать сочинение Жака Ласри «Chronophagie», исполненное на Struktures Sonores Ласри-Баше

Корабль говорит, что сегодня в полдень я буду наказан. Я мысленно возмущаюсь, до установленного срока остается еще три дня. Впрочем, я давно научился не задавать лишних вопросов. Все равно никуда мне от Него не деться. При всем при том я чувствую, что день сегодня особенный. Неожиданности начинаются уже с утра. Корабль приказывает произвести наружный осмотр корпуса. Я облачаюсь в скафандр и выхожу в открытый космос.

Обшивка в нескольких местах изрядно побита метеоритным дождем. Я заменяю поврежденные пластины. Если бы Корабль сейчас меня видел, Он не преминул бы сделать мне выговор, потому что я то и дело смотрю по сторонам. И действительно, внутри Корабля я бы никогда на это не решился.

Но еще ребенком я заметил, что Ему трудно контролировать мои действия, когда я снаружи. Поэтому я осмеливаюсь повернуть вправо, влево и вижу вокруг себя черное космическое пространство. И звезды…

Однажды я спросил Корабль, почему мы всегда обходим стороной эти сверкающие точки (Он называет их «солнцами»). За любопытство я был немедленно наказан. Вдобавок, мне пришлось прослушать длинную лекцию о том, что вокруг этих самых «солнц» кружатся планеты, населенные людьми, а люди чрезвычайно зловредные существа. Корабль сказал, что просто чудом от них избавился во время великой войны с Кибой и что при последующих с ними столкновениях лишь системы аннигиляции спасали нас (Его и меня) от гибели. Из этой лекции я мало что понял. Например, мне не совсем ясно, что означает слово «столкновения». Вероятно, они происходили очень давно, потому что я ничего такого не помню. Мой отец мог бы, наверное, что-нибудь об этом рассказать, но Корабль убил его, когда мне исполнилось четырнадцать.

В детстве на меня порой нападала странная сонливость — я мог спать даже днем, причем с утра и до вечера. Но с тех пор как я занимаюсь техническим обслуживанием Корабля, то есть с четырнадцатилетнего возраста, мне положено спать только шесть часов в сутки. Корабль объявляет мне, когда начинается день и когда наступает ночь.

Вот я ползу на коленях по серой покатой поверхности корпуса (Корабль огромен: более пятисот футов в длину и около ста пятидесяти-в самом широком месте) и в который уже раз с трудом преодолеваю искушение оттолкнуться и поплыть в направлении этих ярко светящихся точек. Куда угодно, лишь бы подальше от Корабля.

Как всегда неохотно, я расстаюсь с этой мыслью. Страшно даже представить, что Он со мной сделает, если заподозрит в попытке к бегству.

Я закончил ремонт и теперь неуклюже топаю к переходному шлюзу. Люк открывается, и меня втягивает внутрь, туда, где (что правда, то правда) гораздо безопаснее, чем снаружи.

В мои обязанности входит следить за тем, чтобы не гас свет в этих бесконечных коридорах и бесчисленных подсобных помещениях, чтобы без перебоев функционировали приборы, механизмы и морозильные камеры (Корабль говорит, что пищи там достаточно даже для самого моего отдаленного потомка). Еще не бывало, чтобы мне не удалось устранить какую-нибудь неисправность, и я этим горжусь.

— Живее! Уже без шести двенадцать! — торопит меня Корабль.

Поспешно освобождаюсь от скафандра, запихиваю его в дезактиватор и бегу в камеру пыток — так я называю место, где Корабль раз в месяц подвергает меня наказанию. Наверное, раньше это была просто одна из секций десятого яруса, оснащенная всяческого рода контрольно-измерительной аппаратурой. В подобных помещениях мне приходилось бывать ежедневно. В камеру пыток ее переоборудовал по приказу Корабля мой прадед.

Ложусь навзничь на большой металлический стол. Ощущаю его холодную поверхность спиной, ягодицами. Без одной минуты двенадцать. Жду, содрогаясь. Потолок опускается — и вот уже моя голова прижата к столу. Шарообразные насадки ограничителей стискивают виски. Ремень с металлическими накладками обхватывает грудь. Зажимы смыкаются на запястьях и лодыжках.

— Ты готов? — спрашивает Корабль. Этот Его вопрос — уже прямое издевательство. Как будто от меня что-то зависит.

Корабль отсчитывает последние секунды:

— Десять… девять… восемь… один!..

Я Его ненавижу! Электрический разряд пронизывает мое тело. Все вокруг разваливается на тысячу кусков и разлетается в разные стороны. Такое ощущение, будто кто-то раздирает мои внутренности.

У меня темнеет в глазах, и я теряю сознание.

Но лишь оно ко мне возвращается, лишь только Корабль разрешает мне слезть со стола, я повторяю мысленно слова моего отца, повторяю каждый раз по окончании пытки. Вот что сказал мой отец незадолго до смерти: «Для Корабля «зловредный» означает «умный». Умнее, чем Он. Ничего, ничего, у нас еще осталось девяносто восемь шансов…» Отец произнес это очень тихо… он, конечно, догадывался, что Корабль скоро его убьет. Да что я говорю: «догадывался»! Отец это знал, потому что как раз через день мне должно было исполниться четырнадцать. А ведь именно в этом возрасте и он когда-то осиротел.

Вот почему я стараюсь не забыть сказанное отцом. Я чувствую, что в этих его словах содержится какой-то важный для меня смысл, и надеюсь когданибудь его постичь.