Вероника Кузнецова - Дневник штурмана

Конечно, я не была обязана вызывать командира при появлении в дверях рубки пассажира, но припугнуть мсье Рока следовало. Испугался он или растерялся, я не знаю, но он сейчас же извинился, повернулся, чтобы уйти, и ушёл… обогнув возникшего совершенно некстати мистера Уэнрайта.

Я убрала палец с красной кнопки, на которую нажимать не собиралась, и внутренне приготовилась к очередной бездушной проповеди, которую исправный механизм должен был мне сейчас прочитать, но англичанин обвёл глазами рубку и спросил:

— Вахта проходит спокойно, мисс Павлова? Происшествий нет?

Что мне надо было отвечать? Докладывать, что заходил мсье Рок и ушёл, столкнувшись в дверях с командиром? Я тоже обвела глазами рубку и сказала:

— Происшествий нет, сэр. Аппаратура в полном порядке.

Мистер Уэнрайт кивнул и, не выясняя причины появления пассажира, ушёл. Возможно, на этот раз мне удастся избежать неприятностей. Хотелось бы надеяться, что командир понял и оценил моё безупречное поведение. Но всё равно мне очень не нравится, что очередное нарушение дисциплины связано опять-таки со мной. Почему-то ни мистер Форстер, ни бортинженер не оказываются в двусмысленном положении, одна я даю педанту-англичанину повод для неудовольствия. Всё было плохо в этот день, а завтра несёт с собой ещё большее огорчение, потому что командир, положив мои расчёты на стол, как я уже писала, больше к ним не возвращался. Это означает, что он тоже не доверяет моему методу и завтра мне об этом сообщит. Может, он уже сказал об этом первому штурману, и тот не знает, поручать ли мне переделку работы или самому взяться за неё. Лучше бы всё плохое высказали мне сегодня, сразу, а не оттягивали вынесение смертного приговора ещё на день.

28 января

Тяжёлая у меня была ночь, похвастаться своей выдержкой мне не удастся. Всегда восхищалась людьми, которые так хорошо владеют своими нервами, что способны крепко спать, зная о своей завтрашней казни. Может, это преувеличение авторов, придумавших супергероев, и в жизни ни один человек не сможет заснуть в свою последнюю ночь, а будет размышлять о прожитой жизни и своих ошибках, но существуют ведь люди, не пугающиеся в экстремальных условиях и благодаря этому не теряющие способность здраво рассуждать. Сколько людей побывали на волосок от гибели, но нашли путь к спасению там, где у всякого другого человека опустились бы руки от сознания своего бессилия. А что грозило мне? Из-за чего было не спать? К смерти меня не приговаривали, а я не спала всю ночь. Да лучше бы я заснула и видела во сне кошмары, это всё-таки было бы достойнее, потому что за образы, возникающие в подсознании, человек ответственности не несёт, а в отсутствии сна повинен рассудок. Утром к тому же я так тщательно приводила себя в порядок, скрывая следы бессонницы, что вышла из каюты с опозданием на три минуты. В рубке командир, первый штурман и даже бортинженер одновременно (двое первых — очень демонстративно) взглянули на часы, а на лице мистера Гюнтера, на котором всегда можно было прочесть лишь собранность, исполнительность и готовность к действию, промелькнуло даже что-то вроде испуга. Но уж больше, чем я, никто не мог испугаться, потому что на моём столе лежал мой расчёт. Пожалуй, в эту минуту я бы сочла за счастье, если бы мне предложили его переделать, тогда бы у меня появилась возможность показать, что я умею работать с недоступной большинству моих коллег быстротой. Но если мне не доверят даже это, то моё участие в экспедиции будет лишь формальным, а по существу роль моя будет очень жалкой и сведётся к присутствию в рубке и снятию показаний с приборов, честь моя и русской космонавтики будет задета, а командир, которому и без того не понравились не то мой пол, не то моя наружность, не то всё это вместе взятое, укрепится в тщательно скрываемой неприязни ко мне.

На моём столе лежал мой расчёт, а я боялась к нему прикоснуться, будто он несёт в себе гибель. Броська, которой не за что было уцепиться лапкой, жалобно смотрела на меня, а я мечтала очутиться на своём корабле в компании Зины, Саши и славного Алексея Афанасьевича, пусть даже и без обезьянки с выразительной мордочкой. У меня самой, кстати сказать, лицо превратилось в безжизненную маску, а я себе казалась ходячей деревянной куклой.

— Я проверил ваш расчёт, мисс Павлова, — сухо сказал мне командир, кивнув на бумаги и вновь посмотрев на часы.

Что мне из того, что он их проверил? Если этот английский механизм настроен лишь на один метод расчёта поворотов, то ясно, что все остальные он забракует. Пусть лучше он меня порадует и велит самой переделать работу. Впрочем, такие решения должен принимать первый штурман. Уже одно то, что командир сам взялся проверить отвергнутые мистером Форстером расчёты, не совсем обычно, ведь командиры предпочитают не вмешиваться в дела своих помощников, чтобы не обострять отношения.

— Который час, мистер Форстер? — спросил мистер Уэнрайт.

— Шесть часов семь минут, сэр, — откликнулся первый штурман что-то слишком живо для такого сухого пня, каким он был обычно.

— А на ваших часах, мистер Гюнтер?

— Шесть часов и… восемь минут, сэр, — браво отозвался бортинженер.

— Значит, мои часы не спешат, — сделал вывод командир. — Может, ваши отстают, мисс?

Какое это теперь имеет значение? Какое значение имеет всё на свете, если на моём столе лежит отвергнутый расчёт и мне не предлагают его переделать?

— Да, сэр. Извините, я опоздала.

— На четыре минуты, мисс.

И всё это говорилось привычным бесстрастным голосом с чётким произношением.

— Да, сэр, на три с половиной минуты. Больше этого не повторится.

Ручаться за будущее нельзя, но при разговоре с начальством это единственный путь к скорейшему прекращению выговора. И опять этот дурацкий немец присутствует при моём разносе. Скорее бы окончилась экспедиция! Скорее бы на свой корабль! Только, наверное, к долгожданному моменту приземления я превращусь в забитое, неуверенное в себе существо, только и способное, что говорить: "Да, сэр. Извините, сэр. Больше этого не повторится, сэр".

— Через два дня введите данные в компьютер, мисс Павлова, — заговорил мистер Форстер. — Извините меня за вчерашнее, я был неправ. У вас очень интересный метод, мисс. Из-за его неординарности я не сразу это понял.

То, что мои расчёты были приняты, оглушило меня, но необычайное открытие, что мистер Форстер способен признавать свои ошибки и просить прощение за грубость, заставляло усомниться в моём рассудке. У меня сложилось впечатление, что первый штурман очень горд, спесив и упрям, а он оказался так справедлив, что не вызывал у меня теперь никаких иных чувств, кроме уважения.