Сергей Минцлов - Царь царей...

— На памяти истории, но не геологии! — произнес палеонтолог. — Насколько известно, в так называемые ледниковые эпохи и было именно два или три таких перехода от тепла к холоду.

— Вы относите, таким образом, надпись к одной из ледниковых эпох? — спросил Иван Яковлевич.

— Никоим образом, — ответил Павел Андреевич, — так как в те времена человек не мог быть грамотным!

— Почему вы так в этом уверены?

— Да потому, что в эпоху плиоцена, непосредственно предшествовавшую ледниковым, не найдено даже следа человека, и развиться так быстро он не мог ни в каком случае!

— Это еще не доказательство, — возразил Михаил Степанович. — Следов могли не найти, а все-таки они могут существовать в толще земли. Разве нет примеров у нас перед глазами, когда по какому-нибудь выкопанному камню мы вдруг узнаем о существовании в древности совершенно неведомого до тех пор народа?

— Браво! — произнес Иван Яковлевич. — Что вы на это скажете, Павел Андреевич?

Палеонтолог пожал плечами.

— Что сказать? Против общих гипотез возражать нельзя!

— А это гипотеза? — старый ученый несколько раз указал пальцем на источенный временем камень. — Сколько эпох мог простоять он здесь?

— Д-да… — протянул палеонтолог, — камень, конечно, остаток первобытной скалы, но надпись! Кто докажет, что она сделана, именно — в ледниковую, что ли, эпоху, а не позже?

— Это должны определить мы, — ответил Иван Яковлевич. — Какому геологическому периоду принадлежит она, я, конечно, не знаю, но что она из древнейших древнейшая — ручаюсь!

— Дайте мне хоть какой-нибудь нанос на ней, все, что хотите, и у нас, быть может, найдется ключ к разгадке! — воскликнул палеонтолог.

— Будем, в таком случае, искать! — с энергией сказал Иван Яковлевич, направляясь к одному из подобий пещер.

— Ищите все, господа, и все, что найдете, несите сюда. Кирку бы надо, лопату. Сборный пункт здесь.

Вся компания разбрелась на поиски. Прошло часа два, и внизу, приблизительно у середины горы, раздался крик.

Иван Яковлевич первый услыхал его и в испуге, вообразив, что кто-то упал, отскочил от глыбы, от которой он отбивал кремнем подозрительный нарост вроде окаменелого моллюска.

— Михаил Степанович? — крикнул он, бросив камень и озираясь. — Павел Андреевич! кто свалился? — И он бросился к краю обрыва.

Саженях в тридцати внизу на одном из уступов виднелась спина палеонтолога.

— Сюда! — долетел до Ивана Яковлевича взволнованный зов его. — Скорей ко мне!

Михаил Степанович как серна прыгал уже вниз с камня на камень. За ним торопливо спускался охотник. Иван Яковлевич, предоставленный своим силам, попробовал было сыскать удобное место для спуска, но везде ноги его далеко не доставали до ниже лежавших камней. Старый ученый сунул на грудь драгоценную книжку с записями, застегнулся на все пуговицы и, спустив ноги, с решительным видом заболтал ими в воздухе и покатился вниз на локтях и спине. Со следующего уступа он свалился уже плашмя и энергично продолжал разнообразить дальнейший спуск.

— Что? Находка? — на лету спросил Иван Яковлевич, скатываясь на животе с последних острых камней почти на спины стоявших на четвереньках спутников. Фуражка его осталась где-то в трещине; растрепанные белые волосы развевались, платье было истерзано.

— Да, — отозвался Михаил Степанович, усердно помогая палеонтологу разгребать руками крупнозернистый песок, из которого, выдаваясь фута на два, торчала какая-то бурая палка.

Старый ученый взглянул на нее и, забыв о своих ушибах, мгновенно принялся за ту же работу. Даже Кузька, долго следивший за удивительным для него поведением людей, быстро стал разгребать лапами красный песок, немилосердно швыряя его между задними ногами.

Палка выставлялась все больше и больше; наконец пришлось пустить в дело складные ножи, чтоб высвободить ее из плотно слежавшейся глины, сменившей песок.

— Что за штука? — с недоумением проговорил охотник.

— Да в ней, никак, зубы есть?

Возглас его остался без ответа.

Понемногу стал обрисовываться огромный, но будто птичий череп. Павел Андреевич осторожно вытащил наконец из земли находку. Странный, похожий на цветок ромашки, глаз из костяных пластинок уставился из огромной орбиты на нарушителей его покоя.

— Ichtyosaurus latifrons (ихтиозаврус латифронс)! — провозгласил весь красный от работы и волнения палеонтолог, подымая находку. — Широколобый ихтиозавр! — перевел он латинское название.

Все окружили его и стали рассматривать окаменелую кость. Павел Андреевич передал ее на руки Михаилу Степановичу, а сам принялся тщательно исследовать как сам песок, где отыскался череп, так и окрестные камни. Мало-помалу он взобрался опять на вершину горы. Больше всех изумлялся находке Свирид Онуфриевич.

— Нос-то совсем как у бекаса! — восклицал он, ощупывая его со всех сторон. — Только зубатый… И зубищи же: как у собаки!

— Д-да, бекасик, — заметил Михаил Степанович, ставя череп рядом с собой, — добрых шесть футов в одном носу только. Какова же вся-то длина зверя была?

— Футов до сорока! — ответил Иван Яковлевич. — В Англии в национальном музее я видел экземпляр в 22 фута, но эта голова гораздо больше.

— Что же это, птица была, что ли? — спросил Свирид Онуфриевич. — Только зубы откуда у нее тогда?

— Ихтиозавр — пресмыкающееся! Что же касается зубов, то они были в свое время и у всех птиц.

— О, о! — с изумлением воскликнул охотник, ударив ладонью по ляжке себя. — Лихо ж их батьке!

Наконец из-за скал показалась фигура Павла Андреевича. Всегда невозмутимо-насмешливого вида его не было и следа; на покрытом крупными каплями пота лице его играли бледные пятна.

Иван Яковлевич и Михаил Степанович повернулись к нему с безмолвным вопросом.

— Господа! — отрывисто произнес он, — я всей душой протестую как ученый против этого совершенно невероятного предположения, но, если вы докажете мне одну вещь, должен буду сказать вам, что неизвестный жил даже не в одну из ледниковых эпох, а бесконечно раньше — в юрский период! И знаете, что убедит меня?

— Что, что? Ихтиозавр? — посыпались вопросы.

Палеонтолог отрицательно качнул головой.

— Нет! Если докажете, что часть надписи на скале уничтожена не временем, а рудистами — двустворчатыми раковинами мелового периода: тогда будет ясно, что гора эта погружалась в море в следующий период, и раковины осаждались на ней. Рудисты жили там, где было сильное волнение и прибой волн: об этом говорят их чрезвычайной толщины раковины. Черепахообразная скала, очевидно, выдавалась вершиной над водой, так как на верхней части ее нет никаких следов рудистов. Затем море отступило, и раковины стали осыпаться и выветриваться. Северная сторона наиболее подвержена ветрам, и надпись на ней, так необычайно долго сохранявшаяся благодаря осадкам, могла очищаться мало-помалу и теперь яснее, чем на разбитой волнами западной.