Сергей Чекмаев - Везуха

Как оказалось, реклама заинтересовала не одного Андрея. Огнев неожиданно обернулся к переводчику, спросил:

– Простите, Евгений Исаевич, давно хотел спросить. Мультики эти, аниме, у них тут сплошняком: в кино, по телевизору, на экранах вон, – он кивнул на мелькнувший за окнами минивэна небоскреб, – сотнями. И все вот с такими, – Огнев развел в стороны руки, показывая, – глазищами. Мы привыкли смеяться, что в Японии это такой национальный комплекс: у самих глаза-щелочки, но уж очень хочется быть похожими на европейцев, вот и рисуют мультяшек с гляделками на пол-лица. А сами японцы как это объясняют? Не может же быть, чтобы в открытую признавались в своих комплексах!

Романовский улыбнулся:

– Нет, конечно, нет. Вы, наверное, обратили внимание, что в аниме действуют, в основном, очень юные герои: дети или подростки? Здесь считают, что большие глаза – это всего-навсего признак детской непосредственности, ясного, открытого взгляда на мир. Потому-то ими и снабжены все мультяшные персонажи. Но вы, конечно, правы – это комплекс, причем не единственный. Другие не так бросаются в глаза, но тоже довольно показательны.

– Например?

– Вас никогда не удивляло, почему у аниме-героев волосы таких нечеловеческих расцветок? Салатовые, фиолетовые, розовые…

– Гм… никогда не обращал внимания. Черт! А ведь верно!

– А это тоже комплекс. Желание походить на европейцев. У белой расы волосы могут быть каштановыми, рыжими, соломенными, белобрысыми, а у азиатов – только черными.

– Вот-вот, а я что говорил! – пробурчал Москвин, тоже заинтересовавшийся разговором.

– Молодежь красится в немыслимые цвета самых зверских, кричаще-ярких оттенков, ибо черный цвет задавить не так просто. Задним числом – то ли чтобы оправдать эту моду, то ли чтобы поддержать ее – экраны запестрели синеволосыми нимфетками и инфернальными злодеями с малиновой шевелюрой.

К туристическому кварталу минивэн пробивался почти час – московским водителям, который год жалующимся на пробки, надо хотя бы на день-два съездить в Японию. После тех пробок московская толчея покажется милым детским утренником.

Без преувеличения одна из самых известных достопримечательностей Японии – рикша; само слово – лишь упрощенный для непривычного западного горла вариант, полностью произносится «дзинрикися», с ударением на последнем слоге. Знакомого по многочисленным фильмам и иллюстрациям босоногого азиата в конической соломенной шляпе давно уже нет, повозка прицеплена к разукрашенному велосипеду и называется «педикэбом». Все довольны: японское слово никто больше не коверкает, а западным туристам так привычнее. Среди наших же, понятное дело, слово вызвало нездоровый ажиотаж, японцами не понятый.

Педали сотен педикэбов вертят чинные, где-то даже благообразные китайцы не самого нищего вида. Именно китайцы, потому как японцу не пристало возить каких-то там европейцев на собственном горбу. Дзинрикися-гастарбайтеры относятся к своим обязанностям вполне серьезно, хотя и не скрывают, что их работа – в большей степени показуха для туристов.

Группа расселась по коляскам. По дороге старательно накручивающий педали рикша через переводчика расписывал пассажирам красоты и прелести туристического квартала. Знал он побольше любого гида, только вот информация в большей степени касалась «массажных» салонов, опиекурилен и прочей восточной «экзотики». Москвин слушал вполуха, но под конец и он не выдержал:

– Хорошо, Артемка на второй коляске поехал, без Евгения Исаевича. – И добавил в ответ на недоуменный взгляд Андрея: – Переводить некому. А то бы мигом за экзотикой слинял. Ищи его потом.

Через полтора часа дзинрикися остановились, наконец, перед главной целью всей экскурсии – храмом Сумиеситайся. Синтоистское святилище четвертого века, едва ли не самое древнее во всей Японии, внешне оказалось не слишком величественным. Невысокий, словно бы приземленный храм в окружении тщательно ухоженного, типично японского сада с обязательной сакурой и сливой сорта уме – цветок ее, как объяснил Романовский, вместе с примулой является символом префектуры Осака.

В Японии нет предубеждения против посещения туристами храмов. Входи, смотри, только верующим не мешай. Но русские физики, не сговариваясь, застыли на пороге, пораженные великолепием сотен тысяч маленьких язычков огня, рассыпанных на лакированных панелях. Всего лишь десяток курильниц с жертвенными палочками дымились, недалеко от входа, в честь верховного божества Аматэрасу, но идеально вычищенные дощечки на стенах храма отражали каждый огонек сотни, тысячи раз, и казалось, что все внутреннее пространство утопает в огнях.

Андрей первым решился сделать шаг вперед. Ему в лицо дохнуло теплым, невесомым ароматом благовоний – словно бы прикоснулась к щеке дружеская ладонь.

6

В субботу Андрей проснулся поздно. Вроде бы с утра кто-то звонил, но после вчерашнего, после огороженного барьерами входа на станцию, мигалок и рева съезжавшихся со всех сторон машин тревожных служб и двухчасовой попытки вместе с сотней таких же наивных поймать такси на забитой площади, он проспал, как убитый, почти до полудня.

Андрей набрал Димкин номер.

– Димыч, привет!

– Андрюха! А мы тут тебе весь телефон оборвали. Дрыхнешь, что ли?

– Вроде того. Как твоя половина – уехала?

– Конечно. Я все думал, не дай Бог, дождь будет, тогда бы она точно заартачилась, а так – ничего, с самого утра ускакала. Так что давай, часикам к семи подъезжай. А то Ромка с Егором будут, а тебя все нет, что же нам, пульку без тебя расписывать?

– Не боись, не придется. Буду как штык. Пожрать чего-нибудь привезти?

– Да нет, вроде все есть, полный холодильник. Светка ж меня на целых двое суток оставила – боялась, как бы я с голоду не окочурился. Ты, главное, сам приезжай.

По телевизору, как всегда, крутили бесконечное ток-шоу вперемешку с не менее бесконечным футболом, читать было нечего, и Андрей с трудом дождался вечера. Выехал пораньше. А то мужики достали уже подкалывать: «Чего так рано? Мы тебя раньше двенадцати не ждали…» Ну, опаздывает он иногда, что здесь такого? Ничего, сегодня придется языки-то прикусить.

Да и не помешало бы заглянуть по дороге в одно правильное местечко. Холодильник, конечно, холодильником, но кто же ходит в гости без пузатой бутылочки? Или двух. «Ахтамар», пожалуй, подойдет.

Димкина дверь с весны так и не изменилась – бронированный образчик противовзломной фортификации: голый, ничем не прикрытый стальной лист, наверху старательно выведен мелом номер квартиры. Чистюля Светка уже второй год неустанно капала мужу на мозги, чтобы обил этот ужас хотя бы дерматином. Но Димыч, обычно уступавший жене во всем, неожиданно уперся. Он уверял, что на такую дверь ни один вор не позарится: «Видно же, что у хозяев денег нет. На последнюю заначку дверь поставили, чтоб от соседей не отставать, а на украшательства всякие уже не хватает…» Как в известном мультфильме про Матроскина: «Чужой человек подумает, что в доме кто-то есть, и ничего у нас воровать не будет. Ясно тебе?»