Гоергий Гуревич - Человек-ракета

Украинол нужен на всех производствах, где только сохранился однообразный ручной труд. Он нужен каменщикам, землекопам, плотникам, столярам. Он незаменим при работе конвейерной системой, возле автоматических и полуавтоматических станков и при других утомительных работах.

Безусловно, сегодняшние спортсмены не заинтересованы в украиноле, но сейчас трудно представить себе. Какую форму примет спорт после его широкого внедрения в быт. Может быть, будут существовать параллельно две формы спорта: украиноловая и неукраиноловая.

Работа по усовершенствованию украинола и нейрорезонаторов еще впереди. Надо найти решение, как применятъ украинол не только при однообразных, но и при сложных движениях.

Но пока что открытие покойного Михаила Прокофьевича Ткаченко удалось восстановить. Готовясь к широкому опубликованию своих работ, супруги Надеждины просили поместить в печати сообщение об истинной причине успехов Человека-Ракеты.

С их разрешения мы и написали его в форме повести.

ЦНИИХРОТ-214

I

Летом 195… года, окончив школу у себя в Улыбышевском районе, Алеша Иванов приехал в Москву. Ему хотелось стать художником. Приехал Алеша налегке. В кармане у него лежало направление от районного дома художественного воспитания детей, а в маленьком чемодане совсем не дорожного типа — смена белья, краски, кисти и пять килограммов вишни владимирки в подарок двоюродной тетке, работавшей в Москве, в учреждении с трудно произносимым названием ЦНИИХРОТ. Тетя должна была помочь Алеше на первых порах, а направление — устроить в художественный техникум.

Москва оглушила Алешу. Он впервые увидел трамвай. Автомобили, носильщики, продавцы с лотками, чемоданы, багажные тележки, пассажиры, встречающие и провожающие, пальто, плащи, шинели — все двигалось вокруг него в разных направлениях. Выйдя на площадь, Алеша на секунду растерялся, но во-время вспомнил, что ему, будущему художнику, непозволительно робеть, и с важным видом взрослого человека, которого ничто не удивляет, срывающимся басом спросил усатого носильщика:

— Где Третьяковская галлерея?

Он провел целый день в галлерее и лишь вечером в далеком окраинном переулке разыскал учреждение со странным названием. Тетя радушно приняла племянника. Она привела его и усадила на почетное место, под ящиком с ключами от кабинетов. Уставший за день, Алеша даже не сумел рассказать о всех событиях, случившихся в деревне за последние десять лет, и задремал, в то время как тетя ломала голову, придумывая, как объяснить Алеше дорогу в Салтыковку, где она жила со старшей дочерью.

— Милый, — произнесла наконец тетя, тронув Алешу за плечо, — Не сетуй. Сегодня я на дежурстве, домой поеду завтра вечером… Да, и не найдешь ты без меня — далеко это, за городом. Но я тебе такую ночевку устрою, такую ночевку! У самого директора в кабинете.

Сонный Алеша даже не понял, какую честь ему оказывают. С полузакрытыми глазами он последовал за тетей и, как сноп, свалился на указанный диван.

— Ну, спи, — скзала тетя. — Утром приду разбужу тебя.

Алеша с наслаждением вытянулся на спине и закрыл глаза, но, несмотря на усталость, а, может быть, именно из-за нее, он не сразу смог заснуть. Впечатления бурного московского дня теснились в его воображении. Перед закрытыми глазами кружились чемоданы, картины в золотых рамах, трамваи, переулки… И вдруг Алеша почувствовал себя таким несчастным, одиноким, заброшенным в этом чужом, шумном городе. Что он будет делать здесь? Ему даже жить негде — он спит украдкой в чужом кабинете, на чужом диване. Никто его не понимает, не видит в нем будущего художника, советского Рафаэля. А Алеше так хотелось, чтобы его понимали! Какая-нибудь отзывчивая, чуткая, нежная душа с серыми глазами. Чтобы она все понимала, верила в него и в минуты сомнений и неудач говорила, пожимая руку своей мягкой ручкой:

«Алеша, ты должен быть и будешь художником. Ты должен написать замечательные картины. Ради меня…»

Алеша давно уже мечтал написать хорошие полотна о радости. Ему хотелось изобразить лицо мальчишки, получившего первое «настоящее» ружье, и глаза влюбленной девушки, и Архимеда, бегущего по улице с криком: «Эврика!», и улыбку героя, когда он привинчивает к мундиру орден. Алеше нехватало только техники. Чтобы изучить ее, он и приехал в Москву.

Радостные образы будущих картин смешались с впечатлениями московского дня… Алеша заснул.

II

Яркий солнечный луч ударил в глаза. Алеша вздрогнул и проснулся.

Комната была залита потоками света. Лучи пронизывали ее наискось. В полосах света сгорали пылинки, и радужные зайчики прыгали по дверям. Сумрачный кабинет, казалось, улыбался солнцу. Даже квадратный стол выглядел приветливо.

Большие, витиеватой формы часы показывали половину восьмого. Алеша заторопился, присел на дпване и застыл, окаменев от восхищения.

Прямо перед ним висела огромная картина в лепной золотой раме. Это был великолепный пейзаж, весь выдержанный в бледноголубых утренних тонах: в бледноголубом стекловидном море чуть-чуть отсвечивало акварельное утреннее небо. Пять цепей гор на заднем плане стремились ввысь, и яркая синева первой цепи постепенно ослабевала, переходя в тающую голубизну далеких снежных вершин, освещенных бледнорозовым светом восходящего солнца. Слева тянулась гряда скал. Причудливые пятна и квадраты жирной зелени были разбросаны художником в странных сочетаниях. Звонкая и тревожная тишина наполняла картину.

Зачарованный Алеша подошел ближе, дивясь каждой детали. Жизненная правда картины восхищала его. Как были отделаны деревья! Песок… Его можно было просеивать между пальцами. И камни — каждый камень имел вес. Вот этот, на переднем плане, оброс водорослями, мокрые водоросли прилипли к ноздреватым бокам. Каждая ямочка отделана — даже ракушки в ямочках…

Перед камнем лежала змея. У нее была красивая, с желто-черным орнаментом кожа. Художник не поленился выдумать узор со сложными ромбовидными переплетениями, тщательно отделал каждую чешуйку. А глаза змеи! Кажется, ничего не было в них — мутные, стеклнные, одноцветные, — и все-таки неприятный холодок не оставлял Алешу, когда он встречался с этими глазами. Подавив неприятное чувство, Алеша приблизился к картине вплотную. Его заинтересовало, какими приемами художник достиг такого эффекта. Ведь Алеша приехал в Москву изучать технику старых мастеров. Но он ничего не смог понять; только при самом пристальном рассматривании видно было, что краски положены не мазками, а рядами микроскопических точек. Точки были повсюду, даже в стеклянных глазах змеи. Точки четырех цветов — фиолетовые, голубые, желтые, красные. Пожалуй, никаких других не было. Но это было еще удивительнее сколько же лет должен был потратить художник, чтобы сделать точками такое большое полотно!