Вячеслав Рыбаков - Вода и кораблики

Запнулась. Конечно, уже услышала, что он хочет спросить. Но ждала, когда спросит вслух – из вежливости? Из сострадания к его уродству? Из уважения? Пес их разберет…

– Из уважения… – едва слышно сказала она.

– У тебя уже было это? «Все… всю»?

– Нет.

– Хотела бы?

Она пожала голыми плечами, и он вдруг всполошился: майка, юбка коротенькая, так легко девчонка одета ночью – но она ответила сразу:

– Нет, что ты, не замерзла… Как можно хотеть этого отдельно? Полюбить хотела бы. Тогда было бы и «все-всю», и многое другое. Полюбить хотела бы… Так, чтобы с ума сойти, чтобы стлаться…

– Зачем?

– Ты разве не знаешь? – она посмотрела удивленно. – Потому что станет для чего жить. Потому что все начнет получаться. Потому что даже то, что и так получалось, станет получаться вдесятеро лучше.

– Откуда ты знаешь, раз не было?

Она опять пожала плечами.

– По другим вижу.

У него дернулись, кривясь, губы.

– Красиво говоришь. Но даже если и так – это дела молодые. В моем возрасте и положении все иначе. Надо притиснуть девушку, побарахтаться чуток… – и по делам. Чтобы излишнее возбуждение не препятствовало надлежащей колке дров.

Она вздрагивала от каждой фразы, словно он ее хлестал. Как Светка. Долго не отвечала.

– Если бы ты чувствовал, Коль, какая это боль – слышать душой не то, что слышишь ушами. Это рассогласование… кажется, душа взорвется от какого-то отчаяния. Я не могу объяснить… Пожалуйста, говори, что думаешь!

– Я не знаю, что я думаю!! – заорал Коль на весь лес и даже ладонями ударил себя по вискам. – Не знаю!!

– С той женщиной, Светкой…

– Ты и про нее знаешь?!

– Но ведь ты сам только что это вспоминал…

Он даже застонал, замотал головой от муки. И без сил опустился на мягкую хвою, засыпавшую землю. Сима сразу же села рядом с ним.

– Не садись на холодное, дурочка. Сыро.

Лучше сядь ко мне на колени, непроизвольно подумал он, но, конечно, вслух не сказал.

А она, глядя ему прямо в глаза, легко пересела к нему на колени.

Ягодицы были упругими и теплыми. И, несмотря на то, что в горле пересохло от этой невероятной, ошеломляющей близости ее «всего-всей» к его сразу напрягшемуся телу, где-то в водовороте мыслей успело мелькнуть едва ли не отцовское: да, вроде бы не замерзла… Он запрокинулся, отстраняясь; обеими руками оперся на землю позади себя. Хрипло сказал:

– Вот это зря…

– Сама не знаю… – невнятно пробормотала она, и ему показалось, что она задыхается так же, как он.

Он не знал, что делать дальше. И тут опять мелькнуло: все-таки их прислали. Но Сима закричала в ужасе:

– Нет, Коль, нет!

Вскочила. Встала над ним, прижав кулаки к щекам и опять вздрагивая всем телом.

– Зачем?..

Он тоже поднялся. Откинулся спиной на сосну. Ноги дрожали после этого мимолетного почти обладания.

Сима глубоко вздохнула, успокаиваясь понемногу. И вдруг словно заботливая мама провела рукой по его голове.

– Какая глупость…

– С ума сойдешь с вами.

– Почему ты так боишься?

– Потому что невозможно быть хуже всех. Невыносимо.

– Да что такое хуже? С той женщиной… – она вдруг осеклась и сказала через секунду: – Наверное… Так бывает.

Потому что Коль подумал: как они похожи, Светка и Сима.

– Ей я сказал, что она на кого-то там похожа. А вы действительно… не по внешности, нет… Я не вру!

– Я знаю, Коль. Я хотела сказать, – проговорила она настойчиво, – что у тебя с нею было это… как ты говоришь… притиснуть и… облегчиться. Но ты и на колени готов был встать перед нею. И защитить был готов, когда чувствовал, что ей больно, только не понимал, отчего. Неужели ты этого не помнишь? Неужели не успел заметить? Почему замечаешь только плохое?

– Наверное, потому, что хорошее как бы само собой разумеется.

– Ой, далеко не само собой!

– Ну, как бы. А плохое – стыдно, фиксируешься на нем, надо, чтобы его никто не заметил…

– Да почему? Ведь так самому тяжелее!

– Вот! – Коль даже пальцами прищелкнул. Они наконец добрались до сути, до сердцевины. – Послушай. Есть масса вещей… не только в делах любовных, просто я тебя хочу зверски, поэтому мы на них зациклились…

Она вдруг словно засветилась в предрассветной мгле.

– Ох, Коль… какое счастье, когда ты говоришь, как есть!

Он на секунду даже с мысли сбился.

– Не перебивай старших.

– Не буду, не буду. Но правда, ты запомни это…

– Есть масса вещей, которых про человека никто, кроме него самого, знать не может… не должен!

– Почему, Коль?

Он ответил не сразу. Для очевидного не находилось слов.

– Потому что, если будут знать, станут относиться хуже.

– Почему?

– Как почему? Ты что, издеваешься надо мной? Потому что такие вещи делают или думают только плохие люди!

– Но если их делают иногда все люди, значит, это неправда. Все люди не могут быть плохими. Они – люди, и все!

– Ну, нет, не так просто! Вот Всеволод. Отличный мужик! Серьезно. Можешь ему это передать при случае. А я в девятом классе с толпой, что называется, себе подобных, ходил стекла бить в русском посольстве. Думаешь, ему это приятно знать? Думаешь, простить – раз плюнуть? Да и ты… – вдруг сообразил он, и слова застряли в горле.

– Человеку ничего не надо прощать. Человека надо принимать.

– Или не принимать.

– Ну как же можно человека не принимать?

Он только крякнул, мотнув головой. Она спросила:

– А теперь пошел бы?

– Нет.

– Помешал бы другим пойти?

– Н-нет. Эти московские мудрецы тогда…

– Остался бы в стороне?

– Чего ты хочешь от меня? – заорал Коль со злобой – но больше на себя, чем на девочку. Он потерял нить разговора. То, что для него было сутью, для нее будто вообще не существовало, она не понимала, о чем речь.

– Это ты от меня хочешь! А я делаю, что ты хочешь! Помогаю тебе! Потому что ты очень хороший! – она даже ногой притопнула. – В человеке не может не быть того, что он в себе не любит! В этом можно захлебнуться, но без этого человека нет! Когда ты не любишь свое плохое – это и есть твое хорошее! Тебе со страху кажется, что все относятся к тебе так, как ты относишься к своему плохому. А на самом деле все относятся к тебе так, как ты к нему относишься!

Несколько секунд Коль честно пытался уразуметь. Потом не выдержал – захохотал. Сима растерянно провела ладонями по щекам.

– Ой, что-то я очень умное сказала…

– Да уж, красавица. Без поллитра не разберешь.

– Я хотела сказать, что…

– Все, хватит. Ну хватит. Дурь прет.

– Тебе кажется, – теперь она тщательно подбирала слова, пытаясь, видимо, найти математически точные определения, – что все не любят тебя так, как ты не любишь то, что считаешь в себе плохим. А на самом деле все любят тебя ровно настолько, насколько ты не любишь то, что считаешь в себе плохим. И у всех так, и ты ничем в этом смысле от нас не отличаешься. Только мы все унижены по сравнению с тобой, потому что не можем открыться тебе так, как хочется… и как надо. Ведь если не знать, что есть в человеке плохого, то никогда не узнаешь его отношения к этому плохому!