Марина Ясинская - Настоящая фантастика – 2014 (сборник)

Глава 9

Хижина в горах

«О хижине, крытой травой, кто вспомнит в дождливую ночь?»

«Далее можно спросить, каким образом разновидности, которые я назвал зарождающимися видами, в конце концов превратились в хорошие, обособленные виды, которые в большинстве случаев различаются между собою гораздо яснее, чем разновидности одного вида? Как возникают группы видов, которые образуют то, что мы называем обособленными родами, и которые отличаются друг от друга более, чем виды одного рода? Все эти последствия… вытекают из борьбы за жизнь. Благодаря этой борьбе вариации, сколь угодно слабые и происходящие от какой угодно причины, если только они сколько-нибудь полезны для особей данного вида в их бесконечно сложных отношениях к другим органическим существам и физическим условиям их жизни, будут способствовать сохранению таких особей и обычно унаследуются их потомством».

С Куртом, как и предсказывал Лева, все обошлось малой кровью. Я выступила на лечебно-контрольной комиссии, рассказала, что было и как. Жюри, все сплошь именитые врачи: терапевты, хирурги, специалисты по экстренной медицине, эндокринологи, урологи, психиатры – меня выслушали, согласились, что в сложившихся обстоятельствах я действовала единственно возможным образом, обсудили технику кастрации, назначили мне две недели урологии и три недели хирургии в следующий цикл переаттестации и отпустили душу на покаяние. Был и приятный сюрприз: психиатрию в комиссии представлял Питер Витт – полноватый, улыбчивый пожилой голландец, бывший завотделением детского отделения психиатрии, где я когда-то лечилась. Позже мы встречались в университете. Он узнал меня, обрадовался, что я в добром здравии и функционирую, пригласил на обед. Я тоже обрадовалась и согласилась.

Питер повел меня в «Хрустальное яйцо» – маленькое и очень модное кафе, расположенное прямо на территории института Медико-биологических проблем, где проходила ЛКК, точнее – в лесопарке, примыкавшем к институту. Здание со стеклянными стенами помещалось на искусственном острове посредине большого пруда. Мы сидели за низким бамбуковым столиком в креслах, сплетенных из тростника и напоминающих гнезда, наслаждались рыбными деликатесами и наблюдали за жизнью обитателей озера: как проносились над водой и садились, вздымая два веера брызг, селезни; как чинно плавали лебеди, чье пепельно-ржавое оперенье светилось в лучах заходящего солнца, словно серый и розовый жемчуг; как бродили вдоль берега на длинных и тонких ногах медные фазаны и острыми клювами вытягивали из ила рачков и мелкую рыбешку.

Питер вспоминал общих знакомых, кто защитился и по какой теме, кто над чем работает.

– …И, конечно, в этом году снова нашелся умник-ортопед, который писал о биомеханизмах современных протезов и на двести какой-то там странице заявил: «А здесь мы поставим деревянные подшипники, а вы до этого места все равно не дочитаете». И, конечно, снова кто-то наткнулся на эту запись, и умник заработал еще год практики на половинном окладе…

Мне было удивительно спокойно. Наконец-то рядом был человек, которому от меня ничего было не нужно. Взрослый человек, который сам решал свои проблемы, а заодно и некоторые проблемы окружающих. Я уже забыла, какое это восхитительно уютное чувство.

– А доктор Алекс? – спросила я. – Ну, Алекс Диаш? Помните, работал у вас – высокий, чернокожий? От него нет никаких вестей?

– Почему нет? Он здесь, в институте. Работает в новой лаборатории молекулярной биологии. К нам недавно прибыла группа с Земли. Они исследуют генетический дрейф и приспособления у местной фауны, отдаленные последствия дилеммы Котовски.

– Никогда о такой не слышала. То есть о Котовски слышала, конечно, еще в школе, но дилемма…

– На самом деле о дилемме ты слышала тоже. Конкретно Котовски к ней не имеет отношения, правильнее было бы назвать ее дилеммой Аникина – по имени руководителя проекта. Или дилеммой Первой экспедиции. Но кто и когда называл вещи правильно? Ты же помнишь, что биологи Первой экспедиции приняли решение не уничтожать местную биосферу, так как она была на уровне простейших многоклеточных организмов, а «привить» земную поверх, благо технически это оказалось возможным, чем сэкономили нам несколько веков терраформирования и подарили убойный аргумент сторонникам панспермии. Теперь земляне решили, что пора узнать, к каким отдаленным последствиям их решение привело.

Питер снова принялся за своего маринованного осьминога и салат из водорослей.

Я помолчала: мне вдруг представилось озеро, окружающее наше кафе-остров. Представилось в разрезе: сверху плавают лебеди, едят рыбу, а рыба ест планктон, который уже инопланетный, или водоросли – частично инопланетные, частично земные, но выросшие на инопланетном гумусе. И для того чтобы экосистема существовала, биомасса на каждой ступени должна прирастать на порядок – это я помнила тоже со школы. Для того чтобы прокормить лебедя весом в десять килограммов, требуется сто килограммов рыбы, а чтобы прокормить ее – тонна планктона. И хотя я хорошо знала, что съесть не значит обменяться генетическим материалом, для этого предусмотрен совершенно другой процесс, мне все же стало не по себе. Родная автохтонная биосфера планеты занимала в нашей жизни гораздо большее место, чем я полагала раньше.

– Но что там делать Алексу? Он исследует психозы кишечной палочки, встретившейся с инопланетными бактериями?

Витт рассмеялся.

– Обязательно расскажу ему при встрече. Честно говоря, толком сам не знаю, никакой конкретики он не давал, секретность. Но я знаю, он всегда рад попробовать что-то новое.

– У него гены охотника…

Витт нахмурился:

– Ты шутишь?

– Ну да, шучу, – ответила я сердито. – А у меня гены правильной немецкой фройляйн. Юбка матери и молитвенник. Вместо молитвенника – рецептурный справочник, но не суть…

– Ты – дура, – резко сказал Витт.

Он словно стал выше ростом, похудел, черты лица заострились. Тростниковое гнездо превратилось в массивное деревянное кресло с высокой спинкой. На голове Витта оказалась черная бархатная шапочка, костюм-тройка стал алым одеянием, ниспадающим широкими складками. Передо мной сидел рембрандтовский Старик и говорил звонким жестким голосом Бондаря:

– «Если даже вы отгородились от мира, то мир-то от вас не отгораживался». Даже Курт умнее, он принял то, что с ним случилось, хотя и не был готов к этому, и сделал все, что мог, чтобы не разрушить мир, в котором жил. А ты трусишь, да еще и валишь все на национальное самосознание. Еще бы вспомнила, что твой долг – хранить очаг, право слово. Хватит отговорок. Или ты начинаешь видеть реальность как она есть и поступаешь соответственно. Или сходишь с ума.