Влад Верещагин - Иной путь

   - Скажи, а ты книжку ту прочитал? - вдруг с надеждой спросила девушка. - Которую я тебе через Гранда оставила.

   Сперва юноша хотел было соврать, но потом почему-то передумал.

   - Нет. Знаешь, не хочу тебя обидеть, но, по-моему, фантастика - это полное фуфло. Я уже начитался про мега крутых землян, направо и налево бьющих морды инопланетянам и на выходных в качестве развлечения спасающих галактику от угрозы вторжения, Большого Взрыва и прочей хренотени.

   Нина вздохнула.

   - Да, сразу видно, что ты ее не прочитал. Стас, это не современная фантастика. Этот цикл написан в последних годах двадцатого века. Тогда фантастика была совсем другая, поверь. Я много чего читала, написанного в те времена. Земляне же тогда не вышли в космос так, как сейчас. Никаких строящихся колоний, ничего подобного не было. И писали тогда по-другому. Эта книга, которую я тебе оставила... Она запрещенная. Как "подрывающая основы государства и подстрекающая к бунту". Как думаешь, может запрещенная книга быть "про крутых землян", как ты выразился?

   - Нет, наверное, - вынужден был согласиться Стек. - А про что она?

   - Про... гм, если очень приблизительно - про доброе и справедливое общество, где не было понятия зависти, ненависти, подлости, корысти, где все любили и уважали друг друга, всегда помогали нуждающимся в помощи и так далее, и про то, как это общество сосуществовало с обычным. Там много всего. Знаешь, такая неправдоподобная утопия, но захватывает так, что... блин. Потом обдумываешь, видишь кучу несостыковок, ошибок, неправдоподобных деталей. Понимаешь, что стиль автора не очень близок к совершенству и многое другое, но... Это все вторично. Там в каждой строчке чувствуется, что автор всю душу в это вложил. Пытался донести до читателей свою мечту. И знаешь, ему это удалось. Несмотря на ляпы, ошибки, стиль и все прочее, это совершенно невероятная книга. Образная, яркая, живая... И она правда меняет мир.

   - Ну уж прямо - меняет, - недоверчиво возразил Стас.

   - Я сразу после того, как ее прочитала, завязала с наркотиками. С одного раза. Просто сказала себе "нет". И все. И не я одна, на кого она так повлияла...

   - Все, все, уговорила! Прочитаю. А у тебя она еще есть?

   Нина погрустнела.

   - Я тебе единственный экземпляр отдала... А в электронном виде я ее держать боюсь, все-таки запрещенная...

   - Вот черт! Она же на чердаке осталась! Ладно, я буду надеяться, что копы не слишком подробный обыск делали. У меня там еще... - он едва не проговорился о припрятанном в том же тайнике оружии. - Еще кое-что ценное есть. Потом наведаюсь как-нибудь.

   - Вот и наведайся. Поверь, ты не пожалеешь.

   - Уже верю.

   - Вот и хорошо. А сейчас давай-ка я тебе здесь на диване постелю.

   Через десять минут Стас спал мертвым сном. Пока Нина застилала постель, он думал, что не сможет заснуть - лица погибших приятелей стояли перед глазами, но сознание милосердно обходило вниманием события прошедшей ночи, и юноша уснул, как только его голова коснулась подушки.

I. VII.

"Небо мольбы не ждет,

Небо угроз не слышит,

Небо само тебя найдет!"   

   С тихим, почти неслышным щелчком минутная стрелка сдвинулась на два миллиметра, и замерла на отметке XII, совместившись с более толстой и узорчатой часовой. Мгновение - и старинный маятник качнулся в сторону. По комнате поплыл гулкий и густой голос первого из двенадцати ударов.

   Коста открыл глаза. Дослушал бой часов до конца и единым движением поднялся на ноги. Безразличным взглядом обвел помещение - разумеется, здесь ничего не изменилось.

   Толстый палас, застилающий весь пол. Затянутые коврами стены - когда-то он сделал это для лучшей звукоизоляции, а потом так и осталось. Невысокий широкий комод в углу, на нем - ровные стопки книг. Тахта, на которой лежал крылатый, едва ли на двадцать сантиметров поднимается от пола. Темный потолок без люстры - источников света в комнате не было, как не было и двери. Провал окна, закрытый тяжелой шторой. И единственное напоминание о конце двадцать первого века - голографический экран современного визора, переключенного в режим компа, тускло мерцающий в углу. Ни стола, ни стульев, ни шкафа.

   Быстрая диагностика организма - все в порядке. Коста подошел к визору, сел перед ним, скрестив ноги. Ввел на сенсорной панели первичного управления команду - перед ним спроецировалась клавиатура.

   Открыв папку с фотографиями, он кликнул по первому попавшемуся снимку - наугад. На нем была изображена весело смеющаяся девушка с милым круглым личиком и вьющимися рыжими волосами. Прикосновение к сенсору - и фото сменилось следующим, из подпапки. Та же девушка, но уже не улыбается. Обнажена, прикована грубой цепью к кирпичной стене. На теле - следы ударов плети и стека. По лицу текут слезы, в глазах застыл страх. На следующем кадре следов от ударов уже не видно - скрыты под многочисленными разрезами. И так далее, каждое последующее фото страшнее предыдущего. На самом последнем снимке девушка уже мертва. Застывший взгляд невидящих глаз устремлен в никуда, на лице ни следа ужаса перед смертью, только облегчение. Это кончилось, читается по холодным недвижным губам.

   - Александра, - шепчет Коста, сжимая кулаки, острые ногти впиваются в кожу.

   Следующая фотография. Девушка лет двадцати, с серьезным красивым лицом и умными серыми глазами, в которых проскальзывают тщательно скрываемые бесенята. Длинные платиновые волосы убраны в строгую высокую прическу, светлый брючный костюм тщательно выглажен, воротничок блузки белоснежный - хоть сейчас на плакат "Мисс Учительница". На следующем кадре...

   - Вероника, - из прокушенной губы стекает струйка крови.

   Больше всего на свете ему сейчас хотелось вышвырнуть в окно этот чертов визор, уничтожить эти фотографии и никогда больше их не видеть. Но он всегда должен помнить, что сотворил. И Коста каждый день просматривал тридцать семь серий снимков, в каждой по пятнадцать кадров, на первой - красивая, живая, жизнерадостная девушка, на последней - холодный труп. Он должен был помнить, помнить в мельчайших деталях. Он сам себя к этому приговорил. И он помнил...

   За столько лет воспоминания не затерлись и вызываемые ими эмоции никак не изменились. Кто-то, возможно, счел бы Косту моральным мазохистом... но это было не так. Мазохист получает от мучений удовольствие. Крылатый же не испытывал ничего, кроме тупой боли и жгучего стыда, ставших его вечными спутниками на избранном пути.

   Наконец фотографии закончились. Он еще несколько секунд сидел, невидяще глядя на экран, потом опустил голову, глубоко вдохнул, выдохнул. Ранки на искусанных губах и исцарапанных ладонях уже регенерировали. Усилием воли подавив эмоции, которым позволено было просыпаться лишь в эти каждодневные минуты самоистязания, Коста занялся делами.