Александр Казанцев - Том (4). Купол надежды

Сама не зная почему, но она рассказала обо всем этом своему новому знакомому. И он все понимал, решительно все.

Потом снова заговорили о том, как накормить человечество.

– Что такое пища? Каково ее назначение и состав? – говорил академик. – Все элементарно просто. Организму нужна энергия. Она получается от сгорания жиров и углеводов. Но для формирования клеток организма требуется смесь двадцати аминокислот. Из них восемь незаменимых. Остальные могут быть различными. Химическая фабрика нашего организма сама выберет нужный материал и синтезирует внутри нас все необходимые аминокислоты, а из них свой собственный белок, особый для каждого индивидуума. Вот в чем беда несовместимости, вот почему так трудно трансплантировать чужие органы, включая сердце! Организм отторгает его. Нечто вроде биоаннигиляции. Это Великая Тайна Природы.

– Еще недавно это казалось непостижимым! – восхищенно сказала Аэлита.

– Поистине непостижимо! Но нам надлежит постигнуть хотя бы моноистично, пусть в одной части этот удивительный механизм внутренней жизни. Надо понять, что закладывать в бункер.

– В бункер?

– Да, рот человека – бункер его химической фабрики. Фабрика не сможет работать, если не дать ей нужное сырье.

И Анисимов рассказал Аэлите и про съеденное микробами шоссе в Алжире, и про своего французского друга Мишеля Саломака, и про чудо-дрожжи кандиды.

– Так почему же не отказаться от привычных форм пищи, почему не питаться кандидой? – запальчиво спросила Аэлита.

– Все не так просто. Встал первый барьер. Кандида вырастает на отходах нефти. Не окажется ли она канцерогенной, как сама нефть?

– Надеюсь, она не оказалась?

– Кандидой в порядке эксперимента кормили скот.

– И как же?

– Заболеваний раком не установлено.

– Так в чем же дело?

– В инерции, моя дорогая. Есть такой всеобщий закон вселенной, вытекающий, кстати говоря, из закона сохранения энергии. Однако в такой общей форме инерция дуалистична. Если как признак накопления энергии телом – прогрессивна, то в процессе накопления человеческих знаний инерция скорее всего тормоз. Вот и пришлось в Институте Академии наук, которым я руковожу, брать за основу белковой массы не кандиду, а казеин. Получаем из снятого молока, из отходов молочных заводов. И делаем из него всякие виды пищи: и баранину, и черную икру, и картошку…

– Значит, по существу, это не синтетическая пища, не белок из воздуха, а «творожные изделия»?

– Если хотите, то так. Но мы учимся придавать им привычные для человека виды питательных продуктов. Самое простое – делать сосиски, ливерную колбасу, макаронные изделия. Такую форму придать белку нет ничего проще: не надо специальных машин, скажем, ткацких станков…

– Ткацких станков?

– Именно. Казеин превращают в тонкие нити, как в вискозном производстве, а потом ткут из этих нитей волокнистое мясо. Однако нужно придать этой пище еще и вкус и запах мяса.

– И это возможно?

– Без этого мы не смогли бы ничего сделать.

– Как интересно! Честное слово!

– Не только интересно, но и трудно. Предельно трудно. Плохо мы понимаем, что такое запах, и не умеем его измерять.

– Послушайте, Николай Алексеевич, а какой чувствительности приборами вы обладаете?

– Уступающими чувствительности нашего носа, во всяком случае.

– Ой, а что я вам предложу! Смеяться будете.

– Если серьезно, то не рассмеюсь.

– Собаку! Представьте, обыкновенную собаку. Ее обоняние, говорят, в миллион раз острее, чем у человека. Натаскивали же во время войны собак, чтобы они нюхом определяли, где закопаны мины с толом.

– Слушайте, милая марсианка! А у вас на Марсе умеют свежо мыслить. Я понимаю, что там, как в Японии, все не так. Вот вы и предлагаете живые приборы.

– У меня даже есть собака – чудесный боксер Бемс, рыжий, веселый. Честное слово!

– Обязательно познакомьте меня с ним.

– Мой сынишка Алеша его обожает.

– У вас и сынишка есть?

– Да. Три года. Милый мальчик.

– Какой же другой может быть у такой мамы! Но – к делу. В Москве нам придется встретиться, На деловой почве.

– На деловой? – протянула Аэлита. – Хотя да, я понимаю, у вас семья…

– Вообразите себе рака-отшельника. Так это я. Дети разлетелись, кто уже доктор наук, кто капитан дальнего плавания, а дочь – актриса.

– А их мама? – робко поинтересовалась Аэлита.

– Увы. Пять лет назад схоронил. Автомобильная катастрофа. С тех пор ненавижу автомобили. В институт и Академию наук всегда пешком хожу. Только на дачу езжу. Я тоже три месяца в больнице отлежал, но выжил – бурлацкая кость, говорят.

– Бурлацкая?

– Прадед у меня, дед Анисим, бечеву по Волге тянул. Возможно, Репин с него свои этюды к знаменитой картине писал.

– А вы не пишете картин, Николай Алексеевич? Вы обязательно должны что-то такое делать.

– Какая проницательность! Картин я не пишу, но…

Было уже поздно. На необычную парочку, засидевшуюся в холле, многозначительно поглядывал дежурный инструктор, рослый кабардинец в тренировочном костюме с красной повязкой на рукаве. Пора расходиться по своим комнатам.

– Я был очень рад вас узнать, – сказал Анисимов, прощаясь.

– А что же мне тогда говорить? – выпалила Аэлита, заливаясь краской.

Наутро, выйдя на лыжах, она тщетно искала повсюду академика и даже не на шутку расстроилась.

И вдруг увидела высоко на склоне согнувшуюся фигурку. Однако рассмотреть не могла. Что-то толкало ее идти туда.

Это казалось нелепым, потому что, будь то Николай Алексеевич, он уже давно скатился бы со склона. А фигурка оставалась неподвижной. И сердце у Аэлиты захолонуло. Что, если ему плохо? Ведь человек он пожилой, вот и скрючился на снегу. И никто не идет на помощь!

И его новая знакомая помчалась, вернее, довольно неуклюже побежала на лыжах в гору.

Добежала до Николая Алексеевича и совсем выдохлась.

Чутье не обмануло. Она застала его, к счастью, совершенно здоровым, но занятым чем-то странным.

Только приблизившись, Аэлита увидела, что он делал. Увидела и ахнула.

Она словно взглянула в зеркало, видя свей великолепный портрет. Скульптурный портрет, слепленный из снега.

Сходство казалось поразительным: не только воспроизведены черты лица, но схвачено выражение.

На Аэлиту смотрела белоснежная японочка с чуть заметной робкой улыбкой и прищуренными глазами.

– Какая прелесть! – воскликнула Аэлита. – Я должна вас за это поблагодарить.