Макс Фрай - Русские инородные сказки - 3

©Сергей Кошкин, 2005

Лея Любомирская

Детская Сказка на Ночь

Погода была ужасная.

Вот так всегда. За весь год с неба может не упасть ни капли, посевы изжарятся на корню, овцы передохнут от жажды, фермеры станут выходить на демонстрации с требованием субсидий и компенсаций чаще, чем в поле, но стоит мне записать программу вперед на несколько дней и взять пару отгулов, чтобы, наконец, отдохнуть и немного побыть с Мигелем, немедленно начинается ливень.

А я уже на полдороги к Синтре.

Отдохнула, называется…

Принцесса была прекрасная.

Дождь пахнет смесью бензина и кофе.

Значит, где-то совсем близко заправка.

Но дождь стеной, и мне ее не видно.

Интересно, какая заправка? Если GALP, то заеду, кофе там отличный. А если BP, то, наверное, нет — и кофе у них с кислинкой, еще и пить приходится на улице. Не люблю.

Пока думаю о кофе, отключаю телефон.

Если не отключить — позвонит Жоакинь.

Я как раз буду размешивать сахар пластмассовой палочкой, какие на заправках дают вместо ложечек, а телефон в этот момент заиграет “Полет шмеля”.

Я скажу:

— Да, Ким, милый, только не говори, что ты уже соскучился, потому что у меня два отгула.

А он ответит:

— Потом отгуляешь. Приезжай, я студию заказал на два часа и Жанаину уже вызвал.

А я ему:

— Ким, ну, почему неверный прогноз прислала старая задница Ана Паула, а мучиться должна я?!

А он:

— Не капризничай, принцесса, тоже мне мучение — переписать три десятиминутных выпуска!

А я:

— Я тебе уже тысячу раз говорила — не зови меня принцессой!

А он…

А я…

Нет уж. Лучше просто отключить телефон.

Днем во втором часу

Заблудилась принцесса в лесу.

Запах бензина и кофе усиливается, а заправки все не видно. И вообще ничего не видно, как будто я не еду, а плыву в мутной воде, да еще и с зажмуренными глазами. Странно это как-то. И шоссе тоже очень странное, совсем пустынное — я ползу еле-еле, а меня никто не обгоняет. И воздух странный, слишком мокрый, чтобы им дышать. И небо. И дождь. И я тоже какая-то странная сегодня, думаю всякую ерунду, а надо бы думать, что, вот, я доеду до Синтры, а там Мигель.

Видит, полянка ужасная.

На полянке землянка прекрасная.

Заправка выныривает из дождя прямо передо мной. Это как-то неправильно. Не бывает заправок посреди шоссе. Место заправки — на обочине. Когда я была маленькая, я все время думала, что у заправок ужасно грустная судьба. Все же это невыносимо печально — сидеть на одном месте и смотреть, как жизнь пролетает мимо на скорости в сто двадцать километров в час.

Останавливаю машину, не доезжая до заправки метров двадцать. Заправка как заправка: под навесом шесть колонок в два ряда, в глубине — маленькое кафе, оттуда несутся одуряющие запахи кофе и свежей выпечки.

Мне нечего инкриминировать этой достойной АЗС кроме того, что она почему-то стоит не на своем месте. Но при одной мысли о том, что я могу выйти из машины и войти в кафе, у меня леденеет затылок и начинаются рези в желудке.

А в землянке — людоед.

Песня опять вернулась…

Я сочинил ее — или думал, что сочинил — когда был очень молод, очень голоден и очень азартен.

Вначале, для того, чтобы Песня сработала, я вынужден был часами распевать ее во все горло, так что, с первой Гостьей я разговаривал хриплым сорванным шепотом.

Я до сих пор помню, как она стояла на моем пороге — беленькая, пухленькая, перепуганная… слишком молоденькая для тяжелого, расшитого золотом бархатного платья. Ей совершенно не шел дурацкий остроконечный головной убор с прозрачной вуалью, свисающей до земли. Сомневаюсь, что он вообще кому-то шел, — я потом несколько раз просил Гостий примерить остроконечную шляпу, и у всех в ней был глупый вид, даже у самых хорошеньких.

Песня работала безотказно. Довольно скоро я обнаружил, что мне вовсе не надо петь ее вслух, достаточно просто мурлыкать себе под нос — Гостьи послушно выходили из леса и стучали в мою дверь. Одна за одной. Одна за одной.

Заходи-ка на обед!

Я никогда не спрашивал имен моих Гостий. Они были просто еда. Такая же, как зайцы или фазаны, которых я иногда ловил в лесу. Мне не приходило в голову, что это плохо — есть себе подобных. Наоборот, иной раз я задумывался — а не перейти ли мне окончательно на Гостий. Уж больно жалобно кричат раненые зайцы. Из-за этого целый день голова болит и сны скверные снятся.

Он хватает нож — дело ясное!

Я так и не понял, что случилось.

То ли я случайно переврал слова.

То ли взял неверную ноту.

А, может, Песня просто испортилась.

Только в одно прекрасное утро вместо новой Гостьи, живой, теплой и вкусной, с тонкой бархатистой кожей, через которую кое-где просвечивают голубоватые сосуды, ко мне пришли все те, кого я когда-то убил и съел.

Пришли и поселились со мной.

Степенная дона Леонор стала хозяйничать на кухне. Кровь из раны у нее на груди пятнала полы, капала в кашу и в бульон. Пухленькая дона Изабел и маленькая дона Мария да Глория предпочитали проводить время во дворе, с визгом перекидываясь отрубленной головой доны Аделаиды. А сама дона Аделаида бесконечно вышивала свое генеалогическое древо, сидя в моем кресле-качалке.

По вечерам Гостьи собирались вокруг меня и без гнева, без упрека рассказывали мне о себе, о своих семьях, вспоминали, как жили до того, как заблудились в моем лесу, о чем мечтали, с кем флиртовали, какие планы на будущее лелеяли, что чувствовали в тот момент, когда я их убивал.

От них нельзя было спрятаться. Двери их не удерживали, стены от них не защищали. Каждое утро, открыв глаза, я видел мертвые улыбки мертвых принцесс, плотно обступивших мою кровать.

Их нельзя было убить. Просто потому, что один раз я уже это сделал.

От них нельзя было убежать. Да что там, я даже не мог покончить с собой. Гостьи отняли у меня ножи и веревку и бдительно следили за тем, чтобы я хорошо питался и не вздумал съесть что-нибудь неподобающее.

А самое ужасное, что хотя я понимал, что все дело в проклятой Песне, я никак не мог перестать ее мурлыкать.

Так мы и жили. Зима неустанно сменялась весной, сезон дождей приходил на смену засушливой жаре, и только в моем доме время, казалось, застыло. Все так же пачкала полы кровью дона Леонор, все так же оглушительно визжали во дворе дона Изабел и дона Мария, и все так же я напевал постылую Песню… пока однажды ночью ветер не донес мне обрывок простенького мотивчика. Гостьи немедленно загалдели, стараясь заглушить запретные звуки, но я уже понял логику и немудрящий музыкальный рисунок. Дни и ночи я, как маньяк, твердил про себя этот мотивчик, пока он не поселился у меня в голове так же плотно, как когда-то Песня. И тогда я увидел, как мои Гостьи, с которыми я прожил бок о бок несколько сотен лет, выходят из моего дома и уходят в лес. Одна за одной.