Станислав Лем - Больница Преображения

- Между тем художественное произведение - дитя традиции, а талант умение нарушать таковую. Я приемлю не только реализм; хорош любой литературный стиль, если только автор хранит верность внутренней логике произведения: кто однажды заставил героя пройти сквозь стену, тот должен делать это и дальше...

- Извините, но... зачем, по-вашему, существует литература? осведомился Секуловский тихо, словно сквозь дрему.

Стефан еще не кончил свою мысль, и вмешательство поэта совершенно сбило его с толку, он потерял нить.

- Литература учит...

- Да-а-а? - протянул поэт. - А чему учит Бетховен?

- А чему Эйнштейн?

Стефана охватила досада, граничащая со злостью. Секуловского явно перехвалили. Чего ради он должен его щадить?

Поэт тихо смеялся, очень довольный.

- Естественно, ничему, - сказал Секуловский. - Он забавляется, дорогой мой. Только не все об этом знают. Если давать собаке колбасу, зажигая при этом лампу, через некоторое время собака начнет выделять слюну, увидев свет. А если человеку показывать чернильные каракули на бумаге, немного погодя он скажет, что это - модель беспредельности Вселенной. Все это физиология мозга, дрессировка, не более того.

- А что является колбасой для человека? - быстро спросил Стефан, ощущая себя фехтовальщиком, который нанес точный удар противнику. Но Секуловский не замешкался с ответным ударом.

- Эйнштейн - колбаса или еще какой-нибудь достойный авторитет. Разве математика - не разновидность интеллектуальных пятнашек? А логика, эти шахматы со строжайшими правилами? Это же как детская игра с веревочкой, которую двое ловко снимают с пальцев, всячески переиначивают, а под конец возвращаются, к исходной точке. Известно ли вам доказательство Пеано и Рассела [Пеано Джузеппе (1858-1932) - итальянский математик; Рассел Бертран (1872-1970) - английский философ и математик], что дважды два четыре? Оно занимает печатную страницу алгебраических формул. Все развлекаются, и я развлекаюсь. Может, вы видели мою пьесу "Сад цветистый"? Я назвал ее химической драмой. Цветы - это бактерии, поскольку бактерии растения, а сад - человеческое тело, в котором они размножаются. Там идет ожесточенная борьба между туберкулезными палочками и лейкоцитами. Раздобыв бронежилеты из липидов, некое подобие шапки-невидимки, бактерии объединяются под водительством сверхмикроба, побеждают армию лейкоцитов, и перед ними вот-вот должно открыться благостное и светлое будущее, но вдруг сад умирает у них под ногами, то есть гибнет человек, и бедные растеньица вынуждены умереть вместе с ним...

Стефан не знал этой драмы.

- Извините, что говорю о себе. Но в конечном счете любой из нас является неким проектом пупа земли, да только не всегда добротно выполненным. Много, много халтуры в человекопроизводстве. Ну, а мир, - тут он усмехнулся, глядя чуть пониже окна, словно заметил там нечто забавное, - это скопище самых фантастических чудес, обыденность которых ничего не объясняет... Разумеется, проще всего притворяться, что ничего не видишь, и то, что есть, оно есть - и точка. Я так и поступаю по будням. Но этого слишком мало. Не помню точно цифр (память последнее время подводит), но я читал, сколь маловероятно возникновение живой клетки из сонмища атомов... примерно один шанс на триллион. Затем еще нужно, чтобы эти клетки в количестве скольких-то там миллиардов соответствующим образом сгруппировались, учреждая тело живого человека! Каждый из нас - облигация, на которую выпал главный выигрыш: несколько десятков лет жизни, великолепной забавы. В царстве полыхающих газов, раскручивающихся до белого каления туманностей, трескучей космической стужи появился выброс белка, студенистой массы, стремящейся немедленно обратиться в насыщенные бактериями испарения и гниль... Сотни тысяч крючков-уловок удерживают этот диковинный всплеск энергии, который, как молния, рассекает материю на бытие и гармонию; узел пространства, ползающий в пустоте, и зачем? Затем, чтобы чей-то глаз подтвердил существование неба? Глаз, вы понимаете? Вы когда-нибудь задумывались, почему облака и деревья, золотисто-коричневые осенью, бурые зимой, этот пейзаж, преображаемый временами года, почему все это дубасит нас своим великолепием, как молотом, - по какому праву? Ведь мы должны быть черной межзвездной пылью, клочьями туманности Гончих Псов; ведь нормой является гул звезд, метеоритный поток, бездна, тьма, смерть...

Секуловский устало откинулся на подушки и глухим, низким голосом продекламировал:

Only the dead men know the tunes

The live world dances to...

[Только мертвые знают мотив,

Под который танцуют живые... (англ.)]

- Так что же для вас литература? - решился, нарушив долгое молчание, спросить Стефан.

- Для читающих - попытка забыться. А для творца - попытка обрести спасение... вместе со всеми.

- Ваш мистицизм...

Стефану определенно не везло в разговоре: он не успел выложить самые веские козыри, так как Секуловский фыркнул и соскочил со своего конька бесконечности.

- Я - мистик? Кто это вам сказал? У нас едва кто-нибудь напечатается раза четыре, ему тут же навешивают ярлык прямо-таки с формулировкой, подходящей для надгробия: "тонкий лирик", "стилист", "жизнелюб". Критики, которых я некогда окрестил кретинами, это - врачи литературы, ибо подобно вам ставят липовые диагнозы, тоже знают, как должно быть, и тоже абсолютно не способны помочь... Превратили меня в мистика насильно, и кто? провонявшие клопами типы, хамы, остолопы, и вот еще одна странность из миллиона других: имея мозг, якобы аналогичный моему, можно думать как бы кишечником.

- Наша беседа несколько бессистемна - не диалог, а двойной монолог с перевесом в вашу пользу, - сказал Стефан. Он решил поднапрячься и мощным ударом свалить Секуловского. Он уже совершенно забыл о своей медицине. - Я ведь знаю ваши сочинения. Так вот, вы намекаете на существование иной яви, нежели "Явь Бытия". Описываете несуществующие миры, хотя и правдоподобные, - что-то вроде отрицательной кривизны Римановых пространств... Но ведь и мир, который нас окружает, довольно интересен, как вы сами утверждаете. Почему же вы так мало о нем пишете?

- Мир, который нас окружает? Ах, так вы полагаете, что я "придумываю миры"? Значит, вы нисколько не сомневаетесь в подлинности мира, который окружает меня и вас, того мира, в центре которого вы восседаете на крашеном стуле?

Стефан подумал, что мир этот малость чокнутый, но, разумеется, сказал:

- До некоторой степени - да.

Секуловский услыхал только это "да", так как оно было ему нужно.

- Я смотрю иначе. Недавно господин доктор Кшечотек разрешил мне заглянуть в микроскоп. Он видел там, как потом рассказывал, розовато окрашенные частицы слизистой оболочки, среди которых располагались темными венчиками возбудители дифтерии - характерной колбовидной формы; я правильно за ним повторяю?