Фрэнк Герберт - Ловец душ

Страх искал его повсюду, но теперь оставил.

А что он сделал с мальчиком?

Пыхтение осыпи; туча вздымающейся словно пар пыли, все движения в этой глуши, во всей природе – все это были новые голоса, которые теперь Катсук мог понимать.

ТАМАНАВИС, суть его духовной силы, возродилась.

Катсук потер то место на руке, куда он был отмечен Пчелой. Его плоть восприняла ее послание. И более того, она впитала в себя и силу, которую невозможно было остановить. Пускай искатели посылают против них самые сложные машины. Он был Пчелой своего племени, им управляли силы, которые не могли сломить никакие хокватские машины, пусть даже самые мудреные. Вся окружающая его природа помогала ему и защищала его. Дикая природа говорила с ним новым голосом через каждое создание, каждый листок и каждый камушек.

Теперь он вспомнил Яниктахт с абсолютной ясностью.

До этого мгновения Яниктахт была призраком: растрепанной утопленницей; тайной, пропитанной слезами, пахнущей гнилыми водорослями. Ее душа бродила в одиночестве, сливаясь с колдовскими чарами ночи.

Но сейчас все страхи были погребены под осыпью. Катсук знал, что это глаза Чарлза Хобухета видели реальность: мертвая Яниктахт, лежащая на берегу мокрая и распухшая; в волосах запутались водоросли, плавающие обломки оставили на коже царапины.

Как бы доводя его откровение до логического конца, из погони за вертолетом вернулись последние группы воронов. Все они расселись на ветвях над Катсуком. Даже когда он вышел на солнце из под укрытия еловых ветвей, чтобы подняться к пещере, где лежал плененный Хокват, вороны оставались сидеть на месте, болтая друг с другом.

12

Ваши слова навсегда сохраняют иллюзии. Вы забили мою голову чужими мнениями, чужой верой. В моем племени учили, что человек зависит от доброжелательности всех других животных. Вы запретили обряды, которые учили этому. Вы говорили, что мы сможем испугаться некоторых мыслей. Я спрашиваю: кого бояться теперь?

Когда они спустились по осыпи и открыто шли по лесу, Дэвид говорил себе, что вертолет обязательно вернется. Сидящие в нем люди увидали его носовой платок. Катсуку не останется ничего как смириться с этим. И вообще, какое отношение к реальной жизни имеют его прибацанные разговоры про воронов. Люди увидали платок и обязательно вернутся.

Из-под руки Дэвид глянул на скалу и увидал над ней маленькое пятнышко, темной тучкой поднимающееся в ясно-голубое небо.

Вертолет мог вернуться. Могли прийти пешие искатели.

Дэвид настроился услыхать шум винтов.

Катсук завел мальчика в густую тень деревьев, и Дэвид молился, чтобы вертолет прилетел, когда они будут на открытом месте, не затененном деревьями.

СУМАСШЕДШИЙ ИНДЕЕЦ!

Катсуку передалась напряженность мыслей мальчика, но он знал, что две фигуры, стоящие сейчас в полумраке леса – это не люди. Никто из людей не шел сейчас по этой древней тропе. Они сами были только первичными элементами, очищающими суть свою от атомов времени, как животные очищают свою шерсть от колючек. Мысли его летели сейчас как ветерок над травой, производя шевеление мира лишь после того, как пронеслись в нем. И когда мысли его пролетали через мир, все позади застывало в молчании, незаметно изменившись по сравнению с предыдущим моментом.

И еще кое-что изменялось.

Эти мысли изменяли что-то первичное, то, что можно было чувствовать в самых дальних звездах.

Катсук остановился, осмотрел мальчика и сказал:

– Летящий погибнет от скорости, и сильный не укрепит мощь свою, пока не поверит он в себя. Вот что говорится в ваших хокватских книгах. Еще там говорится, что бахвалясь среди сильных можно уйти голым средь бела дня. Когда-то у вас, хокватов, были умные люди, но вы никогда их не слушали.

В другой раз они отдыхали и пили из ручья, стекающего со скального уступа. Под ними в глубоком ущелье грохотала зеленая река. Высоко-высоко облака пятнали небо, бросая тени на серые скалы на другом берегу.

Катсук указал вниз, на реку: «Гляди!»

Дэвид повернулся, посмотрел вниз и в изменчивом ритме солнечных отблесков увидал плывущего бурого оленя. Свет, звуки и движения зверя – все вместе ослепили его сознание.

В воздухе присутствовал какой-то мрачный холод, и когда они уходили от ручья, Дэвид услыхал как внезапно умолкли лесные птицы. Небо все сильнее затягивалось тучами. На плечо уселся овод, немного посидел и полетел по своим делам.

Мальчик уже давно потерял надежду, что Катсук накормит его в этой глухомани. Были только слова, одни разговоры о том, что здесь имеется еда. Но ведь и сам Катсук говорил: «Слова дурачат тебя».

Дэвид следил за мельканием беличьих лапок на высокой ветке, но думал он только об одном – как бы изловит зверька и съесть.

День тянулся медленно-медленно. Иногда Катсук рассказывал о себе или своем племени – истории очень увлекательные, но не всегда похожие на правду. Мальчик с индейцем проходили через густые заросли и шли по залитым солнцем полянам, над ними были тучи и трепещущие листья. И везде единственным звуком был только звук их собственных шагов.

Из-за сильной усталости Дэвид позабыл даже про голод. Куда они идут? Почему не прилетает вертолет?

Катсук и сам старался не думать о цели их путешествия, говоря себе: «Сейчас мы здесь, а пойдем туда-то». Он чувствовал, как изменяется сам, как охватывают его древние инстинкты. В своей памяти он находил совершеннейшие провалы, и знал, что про кое-какие вещи и явления уже не сможет думать так, как принято у хокватов.

Вот только к чему вели происходящие в нем перемены?

Ответ на этот вопрос сам возник в его сознании, духи открыли ему свою мудрость, свое решение: его мысли, его мозг будет преображаться до тех пор, пока сознание не отключится полностью; тогда он окончательно станет Похитителем Душ.

Под громадным тополем протекал ручей. Повсюду было множество оленьих следов. Катсук остановился и они напились. Мальчик смочил водой лицо и воротник.

Катсук наблюдал за ним и думал: «Сколько силы в этом маленьком человеке… Как странно пьет он воду сложенными ладонями… Что подумали бы его соплеменники о парне, стоящем в такой позе…»

В том, что делал мальчик, было своеобразное изящество. Он уже начинал вписываться в эту жизнь. Когда нужно было молчать – он молчал. Когда можно было утолить жажду – он пил. Вот только голод был для него тяжелым испытанием. Духи дикой природы проникли в него и говорили, что он сделал правильный выбор. Правда, правота эта еще не была окончательной. Он все еще оставался хокватским мальчиком. Клетки его тела нашептывали ему мысль о бунте, заставляя отказаться от окружающей его земли. И в какой-то миг он мог отделиться от нее, еще раз стать совершенно чужим ей. Пока все находилось в неустойчивом равновесии.