Айзек Азимов - Миры Айзека Азимова. Книга 2

И Энниус, проведя всю ночь без сна, уснул за пять минут до восхода. А восемь часов спустя верховный министр впервые услышал из уст прокуратора о Беле Арвардане и его миссии.

Глава 7

Они что, сумасшедшие?

Что же касается самого Арвардана, то он желал лишь одного: устроить себе каникулы. Его корабль, «Змееносец», ожидался не раньше чем через месяц, и он мог провести этот месяц в свое удовольствие.

Поэтому на шестой день своего пребывания на Эвересте Арвардан распрощался с хозяевами и отправился в путь на самом большом стратолайнере Аэротранспортной компании, который совершал рейсы между Эверестом и столицей Земли — Вашенном. Он намеренно летел на пассажирском лайнере, а не на быстроходном личном стратоплане, который предоставил ему Энниус, поскольку испытывал естественное любопытство археолога и путешественника к повседневной жизни обитателей планеты Земля.

Была у него и другая причина.

Арвардан был родом из сирианского сектора, печально знаменитого своим антитеррализмом, но льстил себя надеждой, что сам этого предубеждения не разделяет. Как ученый, как археолог он просто не мог себе этого позволить. Пусть он вырос, привыкнув считать землян анекдотическими персонажами, и теперь слово «землянин» казалось ему даже каким-то противным, но убежденным антитерралистом он не был.

Так, по крайней мере, он считал. Например, если бы землянин захотел присоединиться к его экспедиции или работать с ним, обладая при этом нужной подготовкой и способностями, то Арвардан его бы принял. При наличии вакансии, конечно. И если остальные члены экспедиции были бы не против. Вот в чем загвоздка. Если сотрудники против, что ж поделаешь?

Арвардан не раз задумывался над этим. Он мог бы спокойно есть за одним столом с землянином, даже ночевать с ним под одной крышей в случае нужды… при условии, что землянин будет достаточно чистоплотным и здоровым. В общем, Арвардан во всем обращался бы с ним как с равным. Но, нельзя отрицать, все время бы сознавал, что землянин есть землянин. Тут уж ничего не поделаешь. Вот что значит вырасти в атмосфере нетерпимости… такой всеобъемлющей, что она почти не замечается, такой насыщенной, что ее аксиомы воспринимаются как вторая натура. Только сменив атмосферу, можно оценить, что это такое.

Вот ему и представился случай испытать себя. Он летел в окружении одних только землян и чувствовал себя почти естественно — разве что чуточку напряженно.

Он смотрел на ничем не примечательные, обыкновенные лица своих попутчиков. Говорили, что земляне не такие, как все, но вот этих он не отличил бы в толпе от жителей других планет. Женщины были недурны собой. Тут Арвардан сдвинул брови. Нет уж, всякая терпимость имеет предел. Брак с землянкой, например, вещь совершенно немыслимая.

Сам самолет, по мнению Арвардана, был тесным и несовершенным. Двигатель, конечно, был ядерный, но использовался далеко не в полную силу. Да и защита была не на высоте. Видимо, рассеянная гамма-радиация и высокая плотность нейтронов в атмосфере не так уж волнует землян.

Арвардан залюбовался видом. Из густо-багровой верхней стратосферы Земля представляла собой сказочное зрелище. Огромные, затянутые туманом и густо усеянные освещенными облаками пространства суши отливали оранжевым оттенком пустыни. Позади медленно отступала от стратоплана мягкая мохнатая ночь, где светились радиоактивные зоны.

От окна Арвардана отвлек общий смех, центром которого казалась пожилая пара, оба в теле и оба веселые.

Арвардан толкнул локтем своего соседа.

— Что там такое?

— Да вот, они уже сорок лет женаты и теперь совершают Большой тур.

— Большой тур?

— Ну да, кругосветное путешествие.

Пожилой супруг, раскрасневшись от удовольствия, без устали болтал, а жена периодически вмешивалась, дотошно поправляя его в совершенно незначительных деталях — вполне добродушно. Публика слушала их с большим участием, и Арвардану подумалось, что земляне ничуть не менее человечны, чем прочие обитатели Галактики.

— А когда вам на Шестьдесят? — спросил кто-то.

— Через месяц, — весело отвечали супруги. — Шестнадцатого ноября.

— Что ж, надеюсь, вам повезет и день будет хороший. Мой отец отправился на Шестьдесят в такой проливной дождь, которого я сроду не видывал. Я ехал с ним — надо же было составить старику компанию в такой день, — и он все время жаловался. У нас была открытая двухколеска, и мы промокли до нитки. «Слушай, папа, — говорю я ему, — ты-то на что жалуешься? Мне ведь еще и обратно ехать придется, но я молчу».

Все покатились со смеху, не отставала и пара юбиляров. Но Арвардана охватил ужас — в нем зародилось отчетливое невеселое подозрение. И он спросил человека рядом с собой:

— Шестьдесят, о которых они говорят, это ведь эвтаназия? То есть когда человеку исполняется шестьдесят, его пускают в расход, да?

Но тут Арвардану стало не по себе: сосед, подавившись собственным хохотом, устремил на него долгий подозрительный взгляд и наконец сказал:

— А что же еще-то?

Арвардан сделал неопределенный жест и глуповато улыбнулся. Он знал об этом законе, но знание было чисто академическим. Одно дело — читать об этом в книге, обсуждать это в научном журнале, и совсем другое — вдруг понять, что это касается живых людей, что все окружающие тебя мужчины и женщины не могут по закону жить дольше шестидесяти лет.

Сосед так и не сводил с него глаз.

— Эй, парень, а ты откуда? У вас там что, не знают, что такое Шестьдесят?

— У нас это называется «Время», — вывернулся Арвардан. — Я оттуда. — И указал большим пальцем себе за плечо.

Но только через четверть минуты сосед отвел от него тяжелый, испытующий взгляд.

Экая подозрительность, скривил губы Арвардан. Тот карикатурный землянин его детства был, однако, взят с натуры.

— Она пойдет со мной, — говорил старик, кивая на свою добродушную жену. — Ей срок только через три месяца, но она решила, что ждать не стоит — лучше уж пойти вместе. Так ведь, толстушка?

— Ну да, — хихикнула она. — Дети все переженились, живут своим домом, я им буду только в тягость. Да мне и невесело будет без моего старичка, уж лучше мы уйдем вместе.

Тут все пассажиры углубились в подсчеты, сколько кому осталось времени — учитывались и месяцы, и дни. Жены спорили с мужьями.

Решительный мужичок в тесном костюме выпалил:

— Мне осталось ровно двенадцать лет, три месяца и четыре дня. Двенадцать лет, три месяца и четыре дня. Ни больше, ни меньше.

— Если, понятно, раньше не умрешь, — резонно заметил кто-то.