Герберт Уэллс - Пища богов (пер. Тан)

— Нужно все следы замести, — сказал он. — Обязательно! Ни шума, ни скандала! Прикончить все в одну ночь!

Решили разрушить ферму и сжечь все, что можно. Все мелкие деревянные постройки были сломаны, сложены в один костер посреди крапивы и покрыты вырубленным хмелем, на который взвалили трупы крыс и пропитали все это горючими веществами — парафином и керосином.

Бенсингтон работал с остервенением. Часа в два ночи, рубя топором хмель, он почувствовал такой прилив радостной энергии, что соседям пришлось держаться от него подальше. Потеря очков временно отрезвила ученого, но они скоро нашлись в заднем кармане его же собственного сюртука, хотя как они туда попали, и до сих пор никто не знает.

Вокруг него толпились мрачно озабоченные, энергичные люди. Коссар двигался среди них подобно демону разрушения.

Бенсингтон упивался тем чувством товарищества на жизнь и на смерть, которое совершенно незнакомо мирным горожанам, а служит исключительным достоянием солдат в военное время, разбойников при набеге, — вообще группы людей, соединившихся для опасного предприятия. Он не чувствовал усталости и ко всем окружающим относился с суровой нежностью.

— Жгите все! — командовал Коссар, расхаживая между работавшими. — С землей надо сравнять это крысиное гнездо!

При слабом свете утренней зари его массивная фигура с выдающейся челюстью и с пуком зажженного валежника в руке произвела на Бенсингтона очень сильное впечатление.

— Посторонитесь, — сказал кто-то ученому, дернув его за рукав.

Маленький красноватый огонек, показавшийся в одном месте при основании костра, стал быстро перебегать по сучьям и веткам, а затем вдруг весь костер вспыхнул ярким пламенем. Удушливый дым, треск горящих сучьев и целые потоки искр, осыпавших окрестность, заставили членов экспедиции захватить свои ружья и отойти подальше. Сзади всех медленно шел Коссар.

Одновременно с костром подожжен был и домик фермы. Издали все это представляло замечательно красивую картину, особенно когда из окон жилища Скиннеров показались языки пламени.

В тихом утреннем воздухе столб дыма поднялся на значительную высоту над лесом и привлек к себе внимание обывателей Хиклиброу, которые высыпали на холм в ночном одеянии и были вознаграждены за это не только зрелищем пожара, но и честью приветствовать усталых членов экспедиции, под предводительством Коссара, с ружьями на плечах торжественно выходивших из леса.

Бенсингтон впал в полусознательное состояние от усталости и шел совершенно машинально. В голове его проскальзывали обрывки мыслей. Взглянув назад, на огонь, он вдруг вспомнил чрезвычайно знакомую фразу, но никак не мог сообразить, к чему она относится.

— Милостивые государи! Сегодня мы зажгли… Сегодня мы зажгли! Что такое зажгли?.. Ах, да! Это Лятимер говорил, да и многие говорили… и всегда так говорится… сегодня мы зажгли свет, которого уже никто не потушит… А Коссар! Вот это человек!.. Да-а-а!.. Это человек!.. Я горжусь тем, что держал его шляпу… Да, сэр, горжусь! Несмотря на то, что он занимается всего лишь прикладной наукой!

И Бенсингтон с глубоким уважением, чтобы не сказать с восхищением, взглянул на медленно переваливающуюся перед ним спину Коссара.

Как раз вслед за этим на него вдруг напала дрожь, неудержимая зевота и желание поскорее улечься в постель, закутаться потеплее и выпить кофе, который так хорошо варила кузина Джен (до тех пор он о ней, похоже, не вспоминал).

Да и как же иначе? За последние тридцать три года он в первый раз провел ночь без сна, на чистом воздухе и при такой усиленной физической работе.

7

— Ишь, бедняжка, заливается! — сказала миссис Скиннер и, закусив нижнюю губу единственным оставшимся во рту зубом, понатужилась.

На это раз старания ее увенчались успехом: крышка открылась, и богатый запас «Пищи богов» был готов к услугам нового отпрыска почтенной семьи Скиннеров.

ГИГАНТСКИЕ ДЕТИ

1

Дальнейшая судьба разрушенной, но не совсем уничтоженной фермы, с ее гигантской крапивой, гигантскими грибами и насекомыми, должна теперь, по крайней мере, на время выйти из поля нашего зрения. Не станем мы также распространяться и об участии двух гигантских цыплят, попавших в цирк и осужденных провести остаток своей жизни в славе, но при полном отсутствии семейных радостей, как это, впрочем, всегда бывает с теми, кто занимает выдающееся положение в обществе. Читателю, желающему ознакомиться подробно с данным вопросом, мы можем посоветовать только обратиться к газетам того времени, а сами займемся исключительно мистером Бенсингтоном и его присными.

Он вернулся в Лондон знаменитым человеком. За ночь весь мир переменил свое отношение к нему. Все знали, что случилось — и кузина Джен, и публика на улицах и в домах, а что касается газет, так они знали даже и то, чего совсем не случилось. Бенсингтон боялся, конечно, встретиться с кузиной Джен, но встреча эта прошла сравнительно благополучно. Почтенная девица поняла наконец, что бывают такие обстоятельства, которым даже ей приходится подчиняться. Не будучи в состоянии отрицать «Пищу богов», она ее признала, но к поведению Бенсингтона — к бегству его из родного дома — не могла отнестись иначе, как с негодованием. Негодование это ей приходилось, однако, скрывать ввиду всеобщего внимания к ее ученому другу, а потому она, как и следует настоящей христианке, решилась отомстить ему за зло добром. С этой целью она принялась усиленно заботиться о его здоровье, охранять его от усталости, которую он давно позабыл, и лечить от простуды, которой не было. Купив ему какую-то особую гигиеническую фуфайку, надеваемую задом наперед и шиворот-навыворот, при каковой процедуре нельзя было обойтись без помощи нескольких ассистентов, она заставила своего друга носить эту фуфайку ежедневно, хотя он не мог в ней свободно не только двигаться, но даже думать. Несмотря на это, Бенсингтон все-таки, пользуясь минутами отдыха от фуфайки и кузины Джен, продолжал работу над своим открытием.

Во мнении публики он почему-то явился единственным лицом, ответственным за само открытие и за все дальнейшие последствия. О Редвуде и Коссаре как бы позабыли. Не успел Бенсингтон опомниться, как стал уже притчей во языцех. Его описывали в газетах, о нем говорили на лекциях; его плешь, красное лицо и золотые очки сделались общественной собственностью. Предприимчивые молодые люди, обладавшие фотографическими аппаратами и достаточным запасом самоуверенности, пользовались всяким удобным и неудобным случаем, чтобы снимать его во всевозможных положениях, и при дневном свете, и при вспышках магния, а затем помещали свои снимки в иллюстрированных журналах. Другие предприимчивые люди разного пола и возраста во всякое время дня и ночи осаждали его расспросами о «Пище для рекламы», как прозвал Гераклеофорбию «Панч», и потом печатали интервью, приписывая свои собственные мнения Бенсингтону. Особенно был невыносим популярный юморист Бродбим. Ничего не понимая в открытии знаменитого ученого, он изо всех сил старался высмеять это открытие: печатал памфлеты, шлялся по клубам и говорил всем, кого только мог ухватить за пуговицу: