Гавриил Одинокий - Место под солнцем (СИ)

— Как раз в прошлое воскресенье, в Тулузе, — Костя быстро прикинул расстояние, которое можно было одолеть пешком, — а до того, месяц назад в Париже, в Нотр Дам.

— Хорошо, повторяй за мной: «Прости меня падре, потому как грешен я», и перекреститься не забудь.

Константин повторил за священником сакраментальную фразу и обмахнул себя крестным знамением. Борис тем временем внимательно следил за другом и, напрягая слух, пытался уловить каждое слово.

— Погряз ты в грехе сын мой, — в голосе аббата прорезался металл, — даже крестишься ты как византийские схизматики. Скажи мне, сомневался ли ты в господе нашем Иисусе Христе?

— Не сомневался, падре.

— Признаешь ли ты католическую церковь, как единственную истинную церковь?

— Признаю, падре, — Константин был слегка напуган своей ошибкой и решил поддакивать священнику как можно больше.

— Признаешь ли ты папу Иннокентия VIII наместником господа на земле?

— Признаю падре.

Последующие две дюжины стандартных вопросов прошли для Кости более–менее благополучно. Он признался лишь в грехе поминания имени господа всуе и нерегулярном посещении мессы. К концу обязательной процедуры голос монаха снова подобрел и когда вопросы закончились Николаев облегченно вздохнул, предвкушая окончание исповеди, но не тут–то было.

— Расскажи мне о себе, сын мой, — решил утолить информационный голод настоятель, — что подвигло тебя на паломничество? Как ты в нашей скромной обители оказался?

— Купец я падре, начал Константин изложение легенды, — живем мы в Мемеле, на берегу Балтийского моря. Торгую я с Германией и Польшей, с Московией и Данией. Со свеями и уграми, с армянами и сарацинами. Даже с узкоглазыми из империи Цин пересекаться приходилось.

— А король у вас кто, — поинтересовался настоятель.

— Даже и не знаю точно падре, — искренне затруднился с ответом Константин, — из Ягеллонов кто–то, а как зовут — не помню. Дело в том, что в наших местах власти у короля нет на самом деле. Магистр у нас правит. Тевтонского ордена рыцари. Они язычников в христианскую веру обращают по болотам литовским. А у нас замок орденский стоит. И торговый посад рядом. Вот там я и живу. Жена у меня, детей двое. Только я их давно не видел.

— А что же так? — спросил аббат.

— Прошлой осенью плыли мы в Любек с товаром, как тут буря разыгралась. Ветер паруса сорвал. Носило нас по морю пол дня. Корабль и не выдержал, рассыпаться начал. Только мы с напарником моим и спаслись. За мачту уцепиться успели. Товар весь погиб и казна корабельная. Но не этого жалко, а двенадцать человек из команды без покаяния сгинули. Мы тоже спастись не чаяли, окоченели совсем. Но господь смилостивился, подобрала нас на утро ладья из Данцига. Вернулись мы домой, пришли в костел, чтобы свечку за спасение поставить, а священник наш и говорит: «Господь вам милость свою даровал, но должны вы матросов своих отмолить перед богом». Посоветовались мы с ним и решили по святым местам пойти, иконам чудотворным и святым реликвиям поклониться. Просить за товарищей наших, что без отпущения грехов умерли.

— Богоугодное дело, — одобрил настоятель, — куда же вы направились?

— Первым делом пошли мы в Ченстохов. Поклонились там святой иконе богоматери, которую сам Лука–апостол писал. А оттуда в Вену пошли. В соборе святого Стефана у мощей великомученика молитву вознесли.

— Помню, помню, — одобрительно молвил священник, — был я там много лет назад, когда в Риме учился. Оттуда, наверное, в Рим пошли?

— Нет, падре, — Константин покачал головой, — оттуда мы в Магдебург отправились. Поклонились мощам святого Морица–великомученика. А потом мы в Кельн пошли, где мощи волхвов хранятся.

— Знаю, — подтвердил аббат, — собор еще там строят вместо сгоревшего. Уже лет сто, наверное. Закончили наконец?

— Что вы падре, — Константин помнил, что строительство Кельнского собора завершилось только в девятнадцатом веке, — уж очень собор огромный. Его еще и на половину не построили. А затем мы Трир и Аахен посетили. Там много святых реликвий хранится. А потом мы в Париж направились, поклониться мощам святой Марии Магдалены. Оттуда, через Орлеан и Лимож мы в Тулузу больше месяца шли. Там нам про вашу обитель рассказали и мы, по дороге в Марсель решили к вам зайти.

— А дальше куда направитесь? — поинтересовался настоятель.

— В Риме мы хотели наше паломничество закончить, — Константин наклонил голову и перекрестился, на этот раз правильно, — если Господу будет угодно.

— Долгий путь вы прошли и благое дело делаете, — монах перекрестил его распятием, — отпускаю тебе грехи и буду молиться за вас.

Наконец аббат отпустил Костю, наказав прочесть по пять раз «Pater Nostris» и «Ave» и предложив сделать пожертвование во славу церкви.

— Прошу прощения святой отец, — Константин решил хоть как–то задобрить аббата, — у нас, к сожалению, не осталось серебра на приличное пожертвование. В Тулузе на рынке украли у нас кошель. Позволительно ли будет сделать церкви в вашем лице подарок в виде заморской диковины, которой даже у короля нет?

— Безусловно, — в голосе аббата прозвучало любопытство, смешанное с осторожностью, — но только если это не связано с колдовством и прочими происками врага рода человеческого.

— Что вы, падре, ничего богопротивного. Вы можете проверить это с помощью святой воды, — Константин вытащил из кармана куртки одноразовую гелевую ручку и пропихнул ее сквозь решетку исповедальни, — это чудесное перо, привезённое с Востока, может писать целый год без чернил и не ставит кляксы. Только осторожно, оно хрупкое и может сломаться.

— Благодарю тебя сын мой, — аббат явно был доволен подарком, — ты можешь идти. И позови своего спутника.

— Но мой спутник не знает языка, — попытался отмазать друга Константин.

— Ничего, зато я знаю шесть языков. Как–нибудь мы сумеем с ним объясниться.

Костя вернулся к скамье и вкратце передал Борису суть разговора. Гальперин занял место перед окошком исповедальни, и решил взять инициативу в свои руки. Он обратился к аббату по–русски. Прокол — аббат явно не знал этого языка и ответил Борису на латыни. С грехом пополам построив фразу, Гальперин дал понять, что латынью он владеет недостаточно хорошо. Монах перешел на греческий, но тут дела обстояли еще хуже. На испанском дело пошло чуть лучше, чем на латыни, но, по мнению аббата, недостаточно хорошо и он перешел на арамейский, который для Бориса прозвучал как искаженный иврит. Ответ на иврите аббат также понял. Процесс, что называется, пошел. Для каждого из участников, собеседник говорил с ошибками, но более–менее понятно. Настоятель, видимо утомившись языковыми поисками, не слишком прессовал клиента, а Борис, пользуясь опытом предшественника, старался следовать формуле и согласованной легенде. В дополнении к Костиным грехам он покаялся в использовании проклятий в отношении своих матросов. Попытку оправдаться тем, что все шкиперы ругаются и иначе, мол матросы не будут выполнять команды, аббат не принял. В результате, наложенная епитимья содержала в два раза больше «Ave».