Лестничная площадка - Дубинянская Яна
ГЛАВА IX
Ночник на столике еще горел. Все равно горел. И книги лежали неровной стопкой. Мои руки, эти сами по себе живущие руки, потянулись за верхней, им надо было что-то листать, теребить, они не знали, что там, сразу за обложкой, — его лицо… Молодое, сосредоточенное… Живое.
Я оттолкнула от себя эту раскаленную книгу, нет, не отбросила, именно оттолкнула в густой сопротивляющийся воздух. Потом сама упала, утонула на дно кресла, того самого кресла, стиснула лицо руками, будто все-таки собралась отчаянно и неудержимо разрыдаться. Нет. Плакать я не смогу. О нем — не смогу.
— А может, до приезда полиции лучше ничего не трогать? — донесся из-за стены робкий голос совершенно чужого человека по имени Крис.
— Не говорите глупостей, — отрезала железом та маленькая женщина в костюме песочного цвета. — Полиция прибудет только утром, вы хотите, чтобы все это просочилось к соседям внизу? Покойнику не хватало только иска за порчу имущества. Найдите какую-нибудь тряпку, молодой человек, и вытрите поскорее пол. Эдвард, Грегори, к вам тоже относится.
— Верно говорите, дамочка, — раздался хриплый пропитой голос. Кажется, это он нецензурно орал на меня из-за ближайшей боседней двери на лестничной площадке. — Там внизу такая шлюха живет, она за свои обои удавится, это я вам точно скажу. И ладно б только вода, а то кровищи-то, кровищи…
Я переломилась пополам, втиснула лицо в колени, а ладони — в уши. Голоса стали гулкими и неразборчивыми, как морской шум пустой раковины. «Почему вы оставили университет, мисс Инга?..»
Инга, Инга, Инга… Мое нелюбимое уродливое имя — как заклинание. Заклинание не помогло. Помочь могла только я сама, а я…
— Но тело… его, может быть, все-таки лучше не трогать? — это Крис. Крис, которого я ненавижу. Потому что у него пустые глаза, вялые руки, бесцветно-никакой голос. Крис никогда меня не любил, он никого никогда не любил и не полюбит, и поэтому он будет жить долго и спокойно, он ни за что не окончит жизнь вот так…
— Старикан был псих, — с мерзким удовлетворением собственной осведомленностью выкладывал хриплый. — Встретишь на лестничной площадке — ни тебе здрастьте, ни фига. Всегда как в воду опущенный, глаза психованные за этими стеклами. Мальчонку к себе привечал, студентика с четвертого этажа. Вроде они там какую-то машину собирали, это теперь так называется…
— Прекратите, — маленькая железная женщина перерезала напополам его непристойный хохот, гулко загудевший в завитках морской раковины.
Глаза за стеклами, за толстенными стеклами, уменьшенные, далекие… Не выносившие яркого света. Да, все время было темно, наверное, поэтому… точно, поэтому не могу вспомнить его лица. Только книжная фотография с росчерком наискосок: проф. Ричард Странтон. Только она… и еще бледно-желтая маска, запрокинутая навстречу беспощадному люминесцентному свету ванной, маска с голыми глазами, слишком большими, слишком раскрытыми… Нет!!! Все-таки книга — поднять, поправить покосившуюся обложку, зажмуриться, а потом посмотреть, долго-долго смотреть на титульную страницу… Проф. Ричард Странтон. Прищуренные, серьезно-ироничные глаза — без очков. Всего лишь книга.
Книга. Петрарка. «Этот человек был способен на великую любовь…»
А я — беспечно и равнодушно, думая о чем-то своем, — уже не помню, не собираюсь помнить, о чем или о ком! — «Спасибо»…
Гулкие голоса в раковине звучали, не переставая, но внезапно они вновь прорвались в мое сознание, агрессивные и назойливые.
Женщина:
— Грегори, вы последний, кто видел его живым. Когда это было? Не смотрите такими глазами, вот лежит ваша одежда. Впрочем, можете молчать до прихода полиции, а еще лучше — вашего адвоката.
Этот Грегори — почему-то знакомый голос, но не помню, не помню…
— Вы… вы… Так вот оно что. Браво, браво, это гораздо безопаснее, чем расстреливать машину на шоссе. А вы не думаете, что и я мог бы кой-чего рассказать полиции? Хотя конечно, черт, у меня нет никаких доказательств, вы все правильно рассчитали…
Крис:
— Господа, если вы позволите… У меня жена на восьмом месяце, я не могу надолго оставлять ее одну. Если я вдруг понадоблюсь… то есть, я имел в виду, если следователь захочет со мной пообщаться — я живу в сто первой квартире, это через дверь.
Хриплый:
— А ну стоять! Вот вы и попались, типчик. Вы там не живете, никогда вас там не жило. И номер там триста сорок, кстати, — во кретин, хоть бы номер посмотрел… Крис:
— Послушайте, я вас вообще впервые вижу. Либо вы берете свои слова обратно, либо…
Сиплый хохот, приглушенная возня, удар, звон стекла.
Женщина:
— Прекратите! До прибытия полиции никто никуда не уходит, это решено. Но выяснять отношения сейчас я не позволю, все слышали? Грегори, вас касается в первую очередь.
Хриплый:
— Что-то вы раскомандовались, дамочка. Сами-то вы откуда взялись? Я на нашей лестничной площадке всех знаю как облупленных…
Наверное, мальчик в бейсболке — неожиданным басом:
— Эй, ты, полегче, дядя!
Женщина — испуганно, совсем без железа:
— Эдвард!
Я с новой силой сжала уши и виски, в которых громко запела, запульсировала кровь, да, вот так, хорошо, почти птичья запредельная песня — поверх этих диких кощунственных голосов. Эти люди с лестничной площадки, они толпятся в коридоре, у самой распахнутой двери ванной комнаты, где, наверное, еще горит свет, где свешивается за борт ванны пергаментная рука, из которой уже давно не каплет кровь… «Я прошу вас, останьтесь, мисс Инга…» А они разыгрывают там циничный спектакль, самозабвенно предъявляют друг другу нелепые обвинения, грызутся, словно запертые в банку пауки И это я, я сама собрала всех их здесь, я с безумно-кричащими глазами ломилась во все двери на лестничной площадке, — зачем?! Я должна была всего лишь вовремя остаться… остаться, когда меня об этом просили, когда заклинали: Инга, Инга…
Круглый столик, на нем лампа, клетчатый плед и книги. Еще была моя недопитая чашка чая — но ее он убрал, он не мог оставить беспорядка… И, кажется, было еще что-то, зафиксированное только подсознанием, как темное пятно на слепой поверхности края глаза. Как-то связанное с моими руками, этими нервными неуправляемыми руками…
Да! Черный квадратный прибор с лампочками, рубильником, шкалой и стрелкой.
Этого прибора не было. Я наклонилась над самым столиком, чуть наклонила купол ночника, чтобы свет упал непосредственно на полированную поверхность — точно, на тонком, незаметном слое пыли просматривался гладкий прямоугольник. Здесь лежала та коробка, на которой мои пальцы чем-то щелкнули, и это было очень важно, потому что…
Судорожная мертвая хватка сухих пальцев. «Здесь, со мной…»
— Вы здесь?
В этом мягком бездонном кресле все-таки были пружины — иначе они бы не взвизгнули, как аварийные тормоза, когда я резко, лихорадочно взвилась в повороте на сто восемьдесят градусов, не успев даже встать. Сердце бешено колотилось в такт растущему глухому негодованию. Удерживая прерывистое дыхание за плотно сцепленными зубами, я медленно подняла взгляд от голых, покрытых редкими волосами мужских щиколоток до мощной шеи, выглядывавшей из тесного махрового ворота банного халата.
— Вы здесь, — повторил парень, — вы..
— Кто вы такой? — с тихой ненавистью спросила я, хотя, в принципе, сразу идентифицировала голос. Один из тех — этого было вполне достаточно.
На голой шее отчетливо прыгнул кадык.
— Вы меня не узнали, я вижу, меня зовут Грег… Тьфу ты черт, по идее, теперь моя очередь вас спасать, так глупо все получается… Почему-то мы с вами пересекаемся, как только я оказываюсь в самой что ни на есть трубе. Я сяду, можно?
Он сделал шаг от дверного косяка в глубь комнаты и, подобрав подстреленные полы халата, рухнул на маленький табурет. Я медленно повернулась в уже не скрипящем кресле. Парень, точь-в-точь, как я, взял с вершины стопки книгу и начал листать ее совершенно машинально, одними руками. И вдруг вскинул на меня несчастные, умоляющие, затравленные глаза.
