Многократор - Художник Её Высочества

Иван не унимался:

— Ребя, а давайте их забросаем мороженым? Мальчуганам жарко!

— Не провоцируй, — сказал кто-то сзади.

Из-за спин вышел мужчина пятидесяти лет с натянутой кожей пятнадцатилетнего скаута. Повернулся к охранникам, намереваясь обратиться к ним, но не успел. Подскочил офицер.

— Ты кто такой?!

— Зубков Юрий Герасимович, — спокойно ответил Зубков Юрий Герасимович. — Я…

— Молчать! — заорал офицер.

— Ксанф, — позвал с кремлевской стороны службист в штатском. Он только что покинул «Волгу», в которой по рации вел переговоры с начальством.

— Где резерв?! — тактически неверно закричал ему офицер-бельгиец.

Было бы тактически верно, если бы службист четко ответил: «Резерв на подходе.» Но тот только развёл руки в стороны.

— Вы же понимаете, что они правы. Если бы вчера хотя бы не стреляли в студентов… — Зубков обошел расхристанного человека и обратился к солдатам. — Надо дерзнуть! Он здесь не при чем, — кивнув головой на офицера. — Всего лишь вопрос совести. После этого придется жить всю оставшуюся…

Офицер вдруг выкашлял:

— На пле-е-чо!

Солдаты, подчиняясь инстинктам, приложили приклады к плечам. Глаза у них были самые несчастные.

— У него же крыша поехала, — озабоченно сказал Вильчевский.

— То-о-овсь! — выбросил из пасти предпоследнюю команду безумец.

Тишина брошена сетью. Офицер набрал в легкие воздух, чтобы отдать роковую команду, и тут раздалось меланхолично-буднично:

— Эй, страстотерпцы, а вы что здесь торчите?

И солдаты, отстраняясь от прикладов, обернулись, и офицер-бельгиец обернулся, и службист обернулся, все, кто мог, глянул во внутренний двор Кремля. Там стоял Панаид Кочкин, поправляя на голове травяную кепку.

— Кончай митинговать. Мокро же. Наши уже внутри. Пошли президента судить за то, что он туалетную воду народу неизвестно где набирает.

Природа, соблюдая правила пунктуации, в заключение поставила точку грома.

Дальше произошло само собой. Охранники как один стукнули прикладами о брусчатку и откровенно обтёрли лбы рукавами. Зубков Юрий Герасимович прошел мимо офицера-бельгийца и попросил службиста отогнать машину. Солдаты начали разбредаться кто куда, а Кочкин, увидев Бумажного, крикнул:

— Прихвати тюбетейку для красоты.

Степан, попросил у соседа травяное кепи, прошел арку башни и хотел было сказать Кочкину что-нибудь мажорное по поводу счастливого разрешения сложной ситуации, но гендиректор, хитро подмигнув, потащил художника за рукав к «Волге».

— Ты чего? — не понял Степан.

— Сейчас поймешь. Эй, дружок, можно воспользоваться твоим авто? Не бойся, я оставлю у Царь-пушки, а ключи под коврик суну. Ага?

Службист, не оговаривая, безразлично махнул рукой. Кочкин показав Степану подбородком, чтоб садился в машину, прыгнул за руль. В заднюю дверь ввалился Вильчевский.

— Ты, Степашечкин, меня целый день бросаешь!

Они рванули с места, потому что в арку уже пошли «строители».

— Толпища! Первый раз такую вижу.

— Толпа, Ваня, не выражение бессознательного.

— Тебе бы только в бессознательном покопаться, анатом ты, Степаня хренов!

Однако тема Ивану понравилась. Пока они мчались, похоже, в противоположный конец кремлевского пятиугольника, Вильчевский развил её в направлении, что вот они какие молодцы, не то что некоторые. Нет выпученных бессмысленных глаз, нет неконтролируемых качаний, в особенности, нет того особого состояния, когда по нарастающей, самовоспламеняясь, появляется, невозможное вне толпы, яркое настроение. Весело, жутко, хочется что-то крикнуть, куда-то метнуться, что-то отмочить такое, чтобы оценили и заметили другие. Вплоть до того, что собственной жизнью!

Степан оглянулся на друга, фыркнул. Друг его как раз из той, другой компании.

— Потом-то ясно, что можно было без особых эксцессов. Да поздно. Танк уже переехал грудную клетку два раза. Герой в ящике скошенном к краю, заваленном цветами, лежит с вдохновенным выражением лица…

— Как у тебя?

— Получишь щас! Не перебивай. О чем я..? А! Кровь за кровь! Бровь за бровь! Жучка за внучку! Член за…

— Опошляешь порыв народных масс?

Ничего Вильчевский не опошляет, он только за то, чтобы человек не собирался в стаю. В толпящейся многочисленности человек отполовинивается. Проверь себя. Если тебе нравится бесноваться на стадионе вместе с фанатами, — значит, ты глуп. Нет в тебе интеллектуального эгоизма. Ты — баран.

— Ну, вы даете, сударь! — не выдержал Кочкин.

— Слушай его больше. Он на «Спартак» каждый раз бежит.

Вильчевский развалился на заднем сиденье.

— А я вовсе не так думаю. Через пять минут буду говорить противоположное. Не люблю центризма! Я сам бы с удовольствием побыл диктатором.

— Лично я тебя бы выбрал, — улыбнулся Степан. Ему представился Вильчевский-президент и развеселый его народец.

— Я бы не стал натравливать на свой народ танки. Другие прихоти удовлетворил бы. Делаю ведь что хочу. Я — диктатор!

На заднем сиденье подбоченилось. Взгляд из-под полуопущенных век величаво-тухлый.

— Ванька-встанька ты.

— Я бы для начала издал указ о национализации оранжерей.

— Каких оранжерей?

— Ну не огурцовых же. Цветочных. И приказал бы своим полицейским ежедневно бесплатно раздавать букеты моим подданным женщинам. Одиноким женщинам дополнительно по огурцу.

— Может правда продвинем его по общественной линии? — подмигнул Степану Кочкин. — Хорошо, одели траву на голову.

Степан исполнил, а у Ивана и так надета на одно ухо.

— У Оружейной палаты авто заныкаем. Пойдем, сходим на этот раз втроем.

Подошли к воротам Боровицкой башни. Так же стояла шеренга солдат, впереди офицер. Нет, даже два офицера. Дальше зеленое море, в глубине плавали верхушки притонувших бронетранспортеров, на броне сидели солдаты с травяными волосами.

— Ах вот оно что-о-о..! Ну, маладэ-э-эц Коча с Качи! — осенило Бумажного.

— Конец цивилизации, которую мы знали. Наши в Кремле!

Ударила последняя неуместная молния, слабо громыхнул жестью гром.

— Мирись, мирись, мирись и больше не дерись. А если будешь драться — я буду кусаться! — докричал Степан.

Вильчевский, натурально, не удержался:

— Не всё солнышко, что встаёт. Пошли административно взыщем с солнышка, дружбаны!

Тут ещё послышалась музыка. Это президентский оркестр грянул у царь-пушки маршиком, издалека скорее похожим на латиноамериканские карнавальные пассажи.

— Порядок. А Троицкие ворота без нас откроются.

Самое время поинтересоваться у «строителя», каким образом тот оказался внутри. Но Кочкин даже не стал отвечать. Итак ясно, что хирургически.