Николай Полунин - Роско планета Анджела

Сван, которому шел десятый год, первый год взрослого жениховства, солидно вздохнул и подполз к тому краю снежной ямы, который был ближе к яме Озрика, караулившего в шести десятках шагов.

«Вот добуду эту шкуру, женюсь на Тунии, отойду своим домом, там видно будет. Туния…» При мысли о крепкой ладной Тунии со Второго Подгородного тупика Сван почувствовал, как заколотилось сердце. И ощутил уже привычное желание. Как им будут петь на свадьбе: «Одно ложе, одна кровь, одна жизнь…» И принесут два маленьких острых ножа драгоценного синего металла. И все будет — уже навсегда.

Туния, хоть он и не признавался, была у него первой, а вот он у нее — нет. Но это было даже хорошо, девушка простила ему первую неловкость. Все случилось во время прошлой Ярмарки, такие дела между парнями и девушками зачастую обделывались под ярмарочные шум и суету, когда слабел родительский надзор. Потом Туния не раз приходила к нему в сенник на мхи. Им не мешал даже снег, что пурга вбивала сквозь щели кладки, они валились прямо в него, и снег таял под их телами. Теперь нужно добывать шкуру во что бы то ни стало. Сыну Управника неуместно становиться причиной скандалов. Может быть, не в первый раз закопошилась мысль, Туния на это и рассчитывала?

Эти важные соображения напрочь отвлекли Свана от неба, от Роско, который, по словам глупехи Анджи, сам был с неба, от того, что там может находиться за степью и за Горой. Настолько отвлекли, что он едва не прозевал тихий переливчатый свист, донесшийся от третьей ямы, занимаемой Разриком, братом Озрика. Разрик свистел, как свистит ночной зверек типи. Такой же свист раздался и слева. Сван ответил. Чапан подходил.

Прежде чем посмотреть туда, где лежала надрубленная и припаленная (для запаха) тушка маленького чапы, Сван зажмурился — но не крепко, чтобы не пошли радужные круги перед глазами — и просчитал до шести. Так учил отец. Теперь темная степь стала для Свана чуть ярче, отчетливее. И он увидел, как по снегу движется сгусток тьмы.

Колеблясь и меняя очертания, сгусток то замирал, то вновь полз туда, откуда несся лакомый запах. Охотники сидели в трех ямах, вырытых на полуокружности с подветренной стороны, и яма Свана была средней. Сван сжал левой рукой короткое копье с заершенным наконечником, на правой у него были «когти». Чапана можно убить, только действуя обеими руками. Сван сегодня играл заглавную роль. Убивать предстояло ему. Он снова почувствовал тот страх и неуверенность, что были в нем с самого начала охоты и пропали, когда чапан не пришел к Двум Камням, а теперь появились снова. Да как!

Сван поднес к лицу руку, сжимавшую копье. Пока еще на ней были все пальцы целы. Конечно, ведь это его первый чапан. Ему захотелось, чтобы ничего не было. Чтобы чапан ушел. Но так не бывает.

Снова переливчатый свист, громче. Можно не опасаться, что зверь услышит, — он уже вплотную занялся привадой. Слышались ворчание и треск костей. Когда Сван, выскочив из ямы, поднялся во весь рост, его опять пробрала дрожь… Но он все-таки поднялся!

Огромный костяной горб, кажется, блестел в неверном ночном свете. Мягкая теплая шелковистая шкура у чапана только на брюхе, со всех остальных сторон зверь прикрыт непробиваемой роговой броней, усаженной шипами и отростками. Но за них, говорят, удобно цепляться, когда задираешь чапану голову. Говорят… Чапан никогда не подставит брюхо, пока жив. Если охотник показался чапану, чапан никогда не даст ему уйти. Поэтому, если ты пошел на чапана, его надо убивать.

Сван пошел. Потом побежал. Потом не оставалось ничего, кроме отчаянного крика и ярости, и мучительно сведенных в напряжении мышц, когда чапан, взревев, стал крутиться, чтобы сбросить прилипшую к панцирю фигурку, а Сван лез и лез, цепляясь «когтями», и роговые выступы действительно пригодились, чтобы удерживаться меж ними и отталкиваться от них… Рядом кричали и прыгали, отвлекая чапана, Разрик и Озрик, но чапан не обращал на них внимания, и Сван не обращал на них внимания. Столбы снега взметались, слежавшийся снег летел ошметками, а свежий окутывал облаком. Чапан ревел и скакал, пригибая голову, а Сван, уцепившись ногами, навалился грудью на бронированный лоб, выбросил вперед «когти» и со второй попытки захватил роговые края ноздрей. Чапан истошно закричал — не назовешь ревом этот почти человеческий звук, — и вдруг голова его поднялась, повинуясь тянущей силе Свана, и было даже странно, как это легко получалось, вот только бы не свалиться под шипастые лапы… И Сван сам закричал, вбивая заершенное копье чапану в глотку, в открытую пасть, между острейших зубов, потому что только в глотку можно поразить чапана сразу и насмерть, а горло его тоже прикрывают толстые пластины, находящие одна на одну. Очень быстро, как мог проворно, Сван отдернул руку, и ничего не случилось, и он понял, что чапан не успел, ведь страшная пасть захлопнулась уже после, захлопнулась со страшным звуком металла, и чапан начал издыхать… А потом Сван увидел, как Озрик вбил короткое древко еще глубже, и, забулькав, чапан опрокинулся набок, открывая меховое брюхо, густое и шелковистое подбрюшье, покрывало для свадебного ложа Свана и Тунии…

— Это ничего, ничего… — Разрик зачем-то суетился возле Свана, что-то делал с его левой рукой. — Я сейчас тебе жгутом, я приготовил…

Все в Сване пело. С чем сравнить эту ликующую дрожь? Человек создан, чтобы охотиться, и для этого созданы те, кого он убивает. Роско этого не понять. Неизвестно, откуда он, но здесь, среди снега и льда, которых он так сперва боялся, поселены те, на кого будет охотиться человек, всегда. Никто не скажет, что борьба была не на равных. Сван победил, и победил так ловко, что даже не понес обычного в схватках с первым чапаном увечья. Но что делает Разрик?

— Вот, вот так. Ты теперь отдыхай, береги руку, а мы с Озом шкуру в два счета снимем.

— Что там? Что ты делаешь?

— Да тебе еще повезло, Сва! Только мизинец и первая фаланга безымянного. Ты ловкий парень, Сва!

Мне бы так. Но теперь со следующими берегись.

Сван поглядел на свою руку, обмотанную тряпицей, которая быстро набухала кровью. Кровь чернела в темноте. Значит, он все-таки не успел. Да, конечно, никто никогда не успевал, поэтому сразу видно, кто брал за всю жизнь хотя бы одного чапана, а кто нет. Успеть убрать крайние пальцы невозможно. Дело не в зубах. Когда охотник выдергивает руку из пасти, за ней по древку копья вылетает язык чапана — мускулистый, усаженный искривленными тончайшими лезвиями. И с какой скоростью движется рука, с тою же настигает ее и язык. Это у чапана рефлекс. Реакция на смерть. Сквозь маленькое отверстие в передних зубах наружу пробивается лишь кончик языка. И всегда успевает достать по меньшей мере два последних пальца. Иногда все три. Один, только мизинец, — очень редко, почти не бывает.