Андрей Столяров - Горгона

Витька, пришедший в себя, отшвырнул его, как щенка. Заняло это, наверное, никак не больше мгновения. И тем не менее, этого крохотного мгновения оказалось достаточно. Шизоид, появившийся откуда-то сбоку, ужасно пихнул Витьку в грудь: Ты это чего?.. Ты это чего выступаешь?.. – а потом, не дожидаясь ответа, неторопливо и как-то нехотя даже ударил его в лицо.

Раздался противное чмоканье. Что-то хрустнуло. Витька ахнул и, попятившись, обеими руками схватился за нос. Веки его бешено заморгали, а сквозь прижатые пальцы выскочили прямо на рубашку ему быстрые кровяные червяки…

Вика и раньше замечала вокруг нечто странное. Стоило ей, например, выбежать в булочную через дорогу – всего-то три минуты туда, три обратно – как взгляды всех встречных мужчин приклеивались к ней с какой-то роковой неизбежностью. Некоторые даже оборачивались, будто привязанные. А были случаи, что человек, как во сне, делал несколько шагов следом за ней. И лишь потом вздрагивал, приходил в себя, нехотя шел дальше. И если первое время Вике это было в определенной мере приятно (все же лучше, чем когда тебя вовсе не замечают), то уже через несколько дней стало накапливаться раздражение. Очень уж бесцеремонно ее иногда разглядывали. Словно мысленно раздевали, и если бы еще только мысленно. Дважды ее окликали какие-то парни, жаждущие познакомиться, а в угловом гастрономе, куда она заскочила однажды по просьбе матери, к ней пристал черненький восточного вида мужик в кожаной куртке: Дэвушка, пошли покатаемся на машине? Очень гордая, да? Пошли, дэвушка… – Прицепился, точно репей, тащился за Викой чуть не до самой парадной, отвязался, лишь когда она пригрозила позвать милицию. Таковы, вероятно, были издержки ее нового облика. Что ж, надо терпеть.

Дома, кстати, тоже было не очень благополучно. Отец в последние дни почему-то хмурился и, обращаясь к Вике (чувствовалось, что заставляет себя), уклончиво отводил глаза. Точно ему было не слишком приятно на нее смотреть. О жизни они больше не разговаривали и в шахматы не играли. А в конце мая он вообще незаметно исчез, и мать, нервничая, объяснила Вике, что уехал в командировку. Какая-такая командировка? Раньше он ни в какие командировки не уезжал. Видимо, это тоже были издержки ее нынешнего положения. Кстати, и мать вела себя не слишком понятно: иногда целыми днями не говорила Вике ни единого слова, будто в ссоре, хотя они, вроде бы, и не ссорились, а пару раз, явно сорвавшись, начинала придираться по мелочам – и то ей было неладно, и это не нравилось, и мусор не вынесла вовремя, и полотенце опять брошено на машину; сколько раз тебе говорить, чтобы расправляла и вешала. Вика в такие минуты чувствовала исходящую от нее враждебность.

Она недоумевала – за что?

И такую же неприязнь Вика чувствовала теперь в некоторых своих подругах. Ладно, Алечка, проходившая мимо, не поднимая глаз, и всем видом выказывавшая, что Вика для нее – пустое место. Алечка – это понятно. Алечка, разумеется, не могла простить ей Витьку. Но и Лерка, прежде ее надоедливо теребившая: Ну ты что, Савицкая, как неживая? Ты, это, прогнись, выставь, что там у тебя есть!.. – теперь чуть ли не каждый день замечала что-нибудь ядовитое: Ты, Савицкая, хоть лифчик носила бы, что ли. Ах, ты в лифчике? Ну, значит, уже ничего не поможет… – Глаза у нее становились, как две щелки прицела. – А высокая Ирка Ефимова, до сих пор считавшаяся в классе первой красавицей – ее даже называли не Ирка, а исключительно Ираида – подошла как-то к Вике, смерила ее взглядом с головы до ног и твердо сказала: Ты вот что, Савицкая, ты моего Толика оставь в покое! Слышишь? Честное слово, глаза выцарапаю!.. – и, вся стиснутая, отошла, потянув за собой растерянное молчание. Нужен был Вике ее пришибленный Толик!

Зато совершенно иначе вели себя мальчики. Никаких проблем с домашними заданиями у нее больше не было. Сам Волхоев, круглый отличник, предлагал Вике сверять математику. Русский язык – у Левки, вызубрившего там каждую точечку, английский – у Костика-дипломата, который хвастался, что родители пристроят его на «международные отношения». Учти, Савицкая, у дипломата обязательно должна быть жена. – В Албании слишком жарко, ехидно отвечала ему Вика. – А почему в Албании? – Ну, а куда тебя еще могут послать?). Контрольные, которыми их теперь мучили почти каждый день – выпускной класс все-таки – ей проверял Виталик. Сам из-за этого пару раз пострадал: поторопился, чего-то недоучел, схватил позорную «тройку». Несколько дней затем ходил, как в тумане. А после уроков ее провожал до дома, естественно, Шиз. Тут уж никто другой вмешиваться не рисковал. Вика опять начала тяготиться его обществом. Называется, провожатый, двух слов толком связать не может! Изъясняется нечленораздельными междометиями. Интуиция однако подсказывала, что с Шизоидом конфликтовать не следует. Мямлит-мямлит, но вдруг – как сверкнет на нее темным взглядом. Нет, вот осенью заберут его в армию, тогда и – прощай, Шизечка.

Шизоид ее немного тревожил. И немного тревожило то, что у мальчишек при виде ее явственно расширялись глаза. Расширялись и начинали гореть странным огнем. Будто у того, в гастрономе, который предлагал покататься.

Вику это и в самом деле пугало.

Настоящую же тревогу в ней породил дядя Мартин, запропастившийся было куда-то и вдруг появившийся в самое неурочное время. Вика как раз вернулась из школы и крутилась у зеркала, когда слабенько, точно больной, тренькнул звонок в квартиру.

Ее поразили круглые солнечные очки, напяленные на переносицу. Дядя Мартин походил на слепого, который пробирается среди незнакомых предметов. Тем более, что и двигался он, как слепой, неуверенно – наткнулся на столик, на кресло, ощупал его и только потом осторожно уселся. Достал из кармана трубку с весело оскаленным чертиком. Долго молчал, как будто высматривая Вику сквозь черные стекла.

Наконец, вздохнул и сказал, подводя итог:

– Да, Василий был прав. Все именно так.

– Что?.. – насторожившись, в свою очередь спросила Вика.

– Ты макияж, утенок, не пробовала? Я имею в виду – подкрасить глаза, губы…

– Зачем?

– Затем, утенок, что мы, кажется, немного переборщили. Ты становишься не просто красивой, а невыносимо красивой. – Он процитировал, вынув мундштук изо рта. – «Странная нечеловеческая красота»… – Пояснил через секунду. – Николай Васильевич Гоголь…

– Что в этом плохого? – игриво спросила Вика.

– Может быть, и ничего, – подумав, сказал дядя Мартин. – Однако все запредельное вызывает у меня опасения. Есть границы, утенок, которые лучше не переступать. Я боюсь, что ты дойдешь до черты, за которой начинается нечто иное…

– Дядя Мартин!.. – сказала Вика, до предела распахивая глаза.