Кир Булычев - Смерть этажом ниже

— Кипяток, наверное совсем остыл, — сказал Шубин.

— Я сейчас согрею, — сказала Эля, но не двинулась. Шубин почувствовал, как она считает секунды, которые ей остались. Он прижал ее к себе теснее, и она принялась быстро и нежно целовать его руку.

Такая сладкая и горькая нежность к этой женщине одолела Шубина, что сдавило в груди от неминуемого конца этой встречи.

— Я думала, что ты на меня даже не посмотришь.

— Глупо. Ты красивая и знаешь об этом.

— У меня ноги не очень длинные.

— Я не смотрел.

Кто-то тронул дверь. Толкнул. Как будто человек, неверно шагавший по коридору, ударился о нее плечом.

Так сначала Шубин и подумал, но потом раздался стук.

Часть вторая. ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ

— Ошиблись номером, — сказал Шубин шепотом.

— Она не придет, — сказала Эля. — Она червонец взяла.

Стук повторился. На этот раз он был громче и требовательнее.

— Может, телеграмма? — спросила Эля. — Тебе из Москвы не могут телеграмму прислать?

— Лежи, — сказал Шубин, поднимаясь. Коврик у кровати поехал, и Шубин с трудом удержал равновесие. В дверь ударили так, словно хотели ее сломать.

— Погодите! — крикнул Шубин. — Сейчас открою.

Босиком он подошел к двери.

— Кто там? — спросил он.

— Откройте, телеграмма, — послышался мужской голос.

— Ну вот, — сказала Эля за спиной Шубина. — Я же говорила.

Шубин оглянулся. Эля сидела на кровати, ее силуэт был черным на фоне светящегося неба.

Что-то удерживало Шубина от того, чтобы открыть дверь. Может, голос был не нетелеграфный.

— Откуда телеграмма? — спросил он.

— Из Москвы, — ответили из-за двери.

— Знаете что, — сказал Шубин, — я уже сплю. Суньте ее под дверь.

Была пауза, и Шубину показалось, что за дверью шептались.

— А расписаться? — спросил голос.

— Завтра распишусь.

— Нет, возьмите телеграмму и распишитесь.

— Да открой, ты, — сказала Эля. — Может, что дома случилось?

Шубин повернул ключ в двери и приоткрыл ее, протягивая руку, чтобы взять телеграмму.

— Давайте, — сказал он.

С той стороны дверь пихнули так, что Шубин, не ожидавший толчка, потерял равновесие и ударился спиной о вешалку. Дверь распахнулась. Яркий свет ударил в лицо из коридора.

Тут же загорелась лампа в прихожей — поднимаясь, Шубин увидел, что перед ним стоит молодой человек с красной повязкой и лицом неандертальца, которому положено охранять вход в гостиницу. Он держит руку на выключателе.

— Это что такое? — взъярился Шубин.

Дежурный с красной повязкой шагнул вперед, но Шубин загородил путь в номер.

— А ну, пропустите, — сказал неандерталец, — я при исполнении.

Шубин ощутил такое взрыв злобы, что с силой оттолкнул дежурного, и тот, чтобы не упасть, вцепился сильными пальцами в майку Шубина. Майка с треском разорвалась.

— Драться? — закричал неандерталец. — Мало ему разврата, он еще драться!

И тут же, словно его подтолкнули в спину, в дверях появился молодой милиционер в мокрой шинели и мокрой фуражке.

— А ну, бери его, — сказал дежурный. — И в отделение.

Шубин отскочил в номер, но милиционер был резвее — он рванул за плечо и тут же заломил ему руку за спину.

Пролетным, неверным взглядом Шубин успел увидеть Элю. Она стояла возле дивана, завернувшись в простыню.

— Не смейте! — крикнула она, но не могла двинуться, потому что была как бы прикована к месту длинной простыней.

Левой рукой Шубин цеплялся за вешалку, дверь в туалет, за свою куртку, но милиционер лишь сильнее давил на руку, уверенный, что Шубин подчинится, и было так больно, что Шубин вынужден был подчиниться. Он вылетел в коридор, и милиционер толкнул его к стене лицом.

Дежурный тут же ударил его в бок. Милиционер сказал:

— Ну, это лишнее.

— Он на меня напал, — сказал неандерталец. — Приезжают тут хулиганить.

— Я его не пускала, — услышал Шубин испуганный и потому визгливый голос дежурной по этажу. — Вижу, что пьяный, и не пускала.

— Выходи, — сказал неандерталец, и Шубин понял, что это относится к Эля. Но повернуться не мог.

— Я оденусь, — сказала Эля.

— Умела блядовать, умей и ходить, в чем мать родила, — сказал неандерталец.

— Слушай, — сказал милиционер. — Не тебе разбираться. Пускай оденется.

— Тебя вызвали, ты исполняй.

Дежурный подогревал себя, злился, был на грани истерики, как уголовник, нарывающийся на драку.

— Отпустите, — сказал Шубин милиционеру. — Вы что, хотите меня в трусах тащить?

— И потащим, сука, — сказал дежурный. — За избиение меня при исполнении потащим. При свидетелях.

— Одевайтесь, — сказал милиционер.

Хватка ослабла. Шубин выпрямился. Дежурная по этажу отошла подальше. Неандерталец стоял рядом и тяжело дышал, от него пахло чесноком.

— Только без шуточек, — сказал милиционер, входя в номер следом за Шубиным.

Эля уже была в платье, она надевала сапоги.

Шубин увидел на кресле свои брюки. Там же валялась скомканная рубашка. Было стыдно, что чужие люди смотрят на его вещи.

— Вы бы отвернулись, — сказал Шубин. — Здесь женщина.

За окном взвизгнула еще одна «скорая помощь». Загудел паровоз. Гудок его коротко оборвался.

— Блядь, а не женщина, — сказал дежурный.

Милиционер сразу же сделал шаг к Шубину, отрезая его от дежурного. Эля сказал тихо и зло:

— Ты у меня кровавыми слезами будешь плакать.

— Не пугай.

Шубин сказал:

— Товарищ милиционер, вы свидетель оскорблениям, которым нас подвергают.

— Одевайтесь, одевайтесь, — сказал милиционер, глядя в окно.

— И я вас предупреждаю: завтра же я буду у вашего секретаря горкома.

— Разберемся, — сказал милиционер.

— То-то он тебя примет, — сказал неандерталец.

— Оделись? — спросил милиционер. — Тогда следуйте за мной. В отделение.

— Почему? Вы обязаны мне сказать, в чем вы меня обвиняете.

— В нарушении режима гостиницы, — сказал милиционер.

— Нет! — крикнул неандерталец. — В нападении и хулиганстве.

— А вам не стыдно, товарищ сержант? — спросил Шубин.

— Это вам, гражданин, должно быть стыдно, — ответил милиционер.

У него было простоватое, почти мальчишеское курносое лицо. И видно было, что милиционеру не хочется ни во что вникать и мысли его далеко отсюда.

— Пойдем, — сказала Эля. — Ты ми ничего не докажешь. Достали все-таки тебя. А я сначала не поверила.

И только тут Шубин понял, что, вернее всего, Эля права. Его достали. Его старались достать у кафе, а в ресторане, увидев его, Гронский понял, что представляется замечательный шанс ликвидировать журналиста.