Александр Сидорович - Измерение “Ф”

— И слава богу! И знать не желаю! Иди-ка ты в самую глубокую расщелину дна морского! И самую зловонную!

Рука призывно защелкала многочисленными пальцами, не реагируя на оскорбительный выпад:

— ЕЩЕ! — потребовала вражья морда.

— Э, нет, красавчик, так дела не делаются! Снимай с нее чешую — плачу наличными!

— Я НЕ МОГУ! ОНА ЗАКОЛДОВАНА!

— Как это “не могу”?! А взятки брать можешь, а хапать за один присест по десять тысяч можешь! Снимай с Мары чешую, морской козел!

— ТЫ ПОДБРАСЫВАЙ, НО НЕ ОБЗЫВАЙСЯ!

— Ни копейки не получишь даром! Меняю бумажку на чешуйку.

— МММ! — чудовище заскрипело, зашевелило мозгами. — МММ!

— Котик, — русалка прильнула ко мне, дрожа от холода: она обрела теплокровность — как обещала! — жизненную силу. — Послушай этого гомика-гномика. Он всемогущ, но жаден: отдай ему все.

— Я ПРОСИЛ НЕ ОБЗЫВАТЬСЯ!

— Молчать, погань, когда говорит девушка!

— Я СОГЛАСЕН. ОПУСТИ ЕЕ В ВОДУ!

— Ну, смотри у меня…

Тут и я заметил, что держу Мару на весу, над болотной жижей. Я неохотно опустил ее по пояс, волосатые пальцы прикоснулись к чешуйкам, растворяя их в себе одна за другой. Я подбрасывал сотенные теперь уже не пачками, а отдельными бумажками: чешуйка — бумажка, бумажка — чешуйка. Процесс длился долго, когда мы подобрались к лодыжкам — деньги кончились…

— ХА-А! — радостно взвыло поганое чудище. — ВОТ Я ВАС ВСЕХ!

— Забирай машину, ублюдок, — крикнула девушка, и чешуйчатая ласта исчезла с ее ступней. Я рывком выдернул ее из болота, в котором она погрязла по моей вине; Мара дрожала от боли, холода и восторга. Я вынес ее на сушу, осторожно поставил на полотенце в прихожей:

— Одевайся, девочка, — поцеловал ее.

— Ты знаешь… — глаза Мары расширились от удивления. — Я… я… в самом деле…

— Ну, — крикнул я чудовищу. — Мы в расчете?

С улицы послышался звук включившегося мотора, скрип колес эмоба: машина прощально прогудела нам и умчалась.

Из фановой трубы прорывался давящийся, рвотный звук.

— Не захлебнись, обжора! — крикнул я.

Чудовище исходило пережорным рефлексом, я вшагнул в ванную, уставился на болотную мерзость: она вспенилась, на поверхность всплыло несколько сотенных бумажек: пожеванных, смятых, частично переваренных. Я включил горячую воду на полную громкость. Славненько! Как всегда: на улице — двадцать пять, значит, кипяток прет из всех щелей. Повезло…

“Все закономерно”, - пояснил вэ-гэ.

Зеркало в ванной моментально запотело. Я закрыл дверь, вернувшись в прихожую, к Маре.

— Что ты еще натворил? — спросила экс-русалка. Она так и стояла на полотенце: капли родниковой воды сверкали на ее прекрасном стройном теле, золотые прядки волос прилипли к щекам, шее, лбу, плечам… Я прижал ее к себе:

— Ничего страшного, девочка, надо его проучить!

— САДИСТ! ЗАКРОЙ КИПЯТОК! — из фановой трубы раздались душераздирающие вопли…

— Не будешь больше зариться на чужих принцесс! — крикнул я и запел: “Слава, слава свободному племени водопроводчиков и отопителей!”

Входная дверь, оказавшись не запертой, распахнулась. На пороге стояла соседка-хирург:

— Константин, — спросила она. — Это не вы мучаете собаку?

— Нет, — улыбнулась Мара не пугаясь, не пряча себя — нагая богиня любви.

— Вы великолепно сложены, — созналась женщина-врач. — Костя, такое сокровище надо носить на руках.

— Понял, — улыбнулся я, подхватывая девушку на руки. И, пока я нес ее к постели, входная дверь захлопнулась, автоматически закрыв все запоры и замки.

— А воду ты не закроешь? — спросила Мара, покусывая мне мочку уха, откидываясь на подушки.

— Нет, пусть она течет все время, пока мы любим друг друга, пока нам хорошо вместе. Пусть она отводит постороннее дерьмо от подслушиваний наших живых скрипов… я не прав?

— Ты всегда прав, мой мальчик…

VIII

Через неделю мы поднялись, умылись, позавтракали и отправились в нотариальную контору. Робот-архивариус зафиксировал наш трехгодичный брачный контракт.

БОРИС ГУРЕВИЧ

ПОМНИТЬ ГЕРОСТРАТА

1

“Я не хочу, чтобы тот, кто будет читать эти записи, подумал, что это исповедь, последняя попытка оправдаться, — на всякий случай. Мне есть в чем оправдываться, но мне всегда претило исповедоваться публично. Тот, кто кается в грехах прилюдно, просто неискренен, и грош цена его покаянию.

Скорее всего, это проповедь. Особый вид ее. Классическая проповедь — это вербовка сторонников или наставления единоверцам. И то, и другое предполагает недостаток или отсутствие у людей веры в то, во что верит (или старается показать, что верит) сам проповедник. Проповедь — это своего рода предложение, приказ, просьба, — зависит от тона. Можно не согласиться с проповедью, можно отклонить просьбу и предложение, можно не подчиниться приказу… У человека есть право на это, есть свобода выбора.

Я собираюсь лишить человечество свободы выбора — и могут возникнуть разные мнения о мотивах этого поступка. Кто я — герой или Герострат? Может быть, “и”? Возможно ли совмещение качеств? Геройский поступок не нуждается в комментариях, поступок Герострата, чтобы оправдать, нужно объяснить. На всякий случай.

Итак, перед вами объяснительная записка.

Я начну с истоков. У меня еще есть время.

Именно в тот день богам было угодно сделать ее красоту почти совершенной. Наверное, в этом был свой смысл, но я не внял ему и не испугался.

Мягкие длинные волосы, рассыпанные по плечам, точеное лицо, бронзовые руки, белое, до земли, платье, облепившее фигуру, ветер и вечернее солнце… Она ждала меня, а я не торопился, стоя на холме перед Домом Иова, и разглядывал ее, любуясь, гордый и счастливый, предвкушая радость встречи и невольно оттягивая ее: ожидание счастья — острое чувство. В одной древней книге я прочитал однажды: женщина ни одному мужчине не отдается так, как отдается солнцу, и, глядя тогда на нее, я поразился точности этого наблюдения. Дом Иова нависал над ней темной громадой, но она не замечала его давящего величия, она стояла, подставив лицо заходящему солнцу, закрыв глаза и опустив руки… И она ждала меня!

Но меня опередили.

Спрятавшись в нише за колоннами Фасада Страданий, до синевы в ногтях вцепившись в изъеденную временем кладку, я слушал. Я не помню ни одной внятной мысли, меня словно выключили на время. Я только молил Бога, чтобы она не закричала, потому что тогда я не выдержу и выйду из своего убежища, и меня убьют, но не сразу, а сначала заставят смотреть на все, что будут делать с ней.