Джон Варли - Титан

— Это хорошая новость.

— Но что плохо для нас в этом случае — это то, что мы можем отличаться по биохимическому составу, а это создаст проблемы с питанием.

— Ты придаешь этому слишком большое значение.

— Это ты там впереди?

Сирокко прищурилась, вглядываясь в бледно-желтое пятно. На довольно большом отрезке река текла прямо, не сворачивая, и там, где она начинала изгибаться, стояла крошечная фигурка.

— Да, я, если ты машешь мне руками.

Габи вскрикнула от радости, в крошечных наушниках послышался болезненный звук. Секундой позже Сирокко услыхала этот звук опять, теперь он был гораздо слабее. Она улыбнулась, потом почувствовала, как эта улыбка становится все шире и шире. Она не хотела бежать, это выглядело бы как в плохой кинокартине, но все-таки побежала, как, впрочем, и Габи. Они бежали, из-за низкой гравитации делая нелепые длинные прыжки.

Они столкнулись с такой силой, что у обеих на мгновение перехватило дыхание. Сирокко схватила в объятия маленькую Габи и подняла ее над землей.

— П-п-проклятье! Как ты хорошо выглядишь! — закричала Габи.

Одно веко у нее подергивалось, зубы стучали.

— Эй, что ты, успокойся, — уговаривала Сирокко Габи, поглаживая ее обеими руками по спине. Габи улыбалась широкой, трогательной улыбкой.

— Прости, но, кажется, у меня сейчас начнется истерика, разве это не смешно? — И она рассмеялась, но это был подавленный смех, он болезненно резал слух, и скоро Габи начала дергаться и задыхаться. Она так крепко обхватила Сирокко, что могла сломать ребра. Сирокко неторопливо ослабила ее объятия, опустилась с Габи на песок и держала ее, прижав к себе, пока на ее плечо из глаз Габи не закапали огромные слезы облегчения.

Сирокко не была уверена, что не последует новая вспышка. Довольно долго Габи была совершенно безразлична, и казалось вполне естественным держать ее в объятиях, легонько поглаживая, пока она не успокоится. Было также естественно, что Габи начала поглаживать ее в ответ и они плотнее придвинулись друг к дружке. Сирокко почувствовала, что начинается что-то противоестественное, когда поняла, что целует Габи и та целует ее в ответ. Она подумала, что может прекратить это, но не хотела, потому что не знала, кому принадлежат слезы, которые она чувствовала на губах, — ей самой или Габи.

И кроме того, это никогда не превратилось бы в настоящее занятие любовью. Они поглаживали друг друга, целовались в губы, и когда наступил оргазм, то, что они делали до того, показалось несущественным. По крайней мере, так она говорила самой себе.

Когда все было кончено, кому-нибудь из них надо было что-нибудь сказать, и о том, что произошло, лучше было не упоминать.

— С тобой уже все в порядке?

Габи молча кивнула в ответ. Глаза ее все еще блестели, но она улыбалась.

— У-гу. Хотя, наверное, не навсегда. Я просыпаюсь с криком. Я по-настоящему боюсь спать.

— Сейчас я тоже не назвала бы сон своим любимым занятием. Ты знаешь, что выглядишь как самое смешное создание, которое я когда-либо видела?

— Это потому, что у тебя нет зеркала.

Габи, если ее не остановить, могла говорить не один час. Она неохотно отпустила Сирокко. Они направились к менее открытой местности. Под деревьями Сирокко села, привалившись спиной к стволу, и Габи оперлась о нее.

Габи рассказывала о своем путешествии вниз по реке, но тем, к чему она все время возвращалась, от чего не могла избавиться, было то, что она пережила в брюхе животного. Сирокко словно слушала пересказ длинного сна, который имел небольшое сходство с ее собственным, возможно, лишь с некоторым несоответствием в изложении.

— Я несколько раз просыпалась в кромешной тьме, как и ты, — сказала Габи. — Проснувшись, я не могла ни видеть, ни слышать, ни ощущать, мне хотелось выбраться оттуда. Я мысленно возвращалась к своему прошлому. Картина была чрезвычайно яркая. Я… ощущала все виденное.

— То же самое было и со мной, но картины не повторялись, каждый раз это было что-нибудь новое. — Ты все время знала, кто ты есть на самом деле? Что было наихудшим для меня, то это воспоминание, а потом забывание. Я не знаю, сколько раз это повторялось.

— Да, я всегда знала, кто я, но я очень уставала быть самой собой, если так можно выразиться. Возможности были так ограничены .

— Что ты хочешь этим сказать?

Габи нерешительно поднесла руку к уху, как бы пытаясь вынуть что-то оттуда. Затем она закрутилась в руках Сирокко, настойчиво пытаясь посмотреть ей в глаза. Затем положила руки между грудями Сирокко. Сирокко это смутило, но тепло и дружеская близость были слишком приятны, чтобы отказаться от них. Она посмотрела вниз на лысую голову Габи и подавила желание поцеловать ее.

— Я была там двадцать или тридцать лет, — тихо сказала Габи. — И не говори мне, что это невозможно. Я хорошо знаю, что этот промежуток времени — ничто для вселенной. Я не сумасшедшая.

— Я этого не сказала. — Габи начала дрожать. Сирокко погладила ее по плечам. Дрожь утихла.

— Ладно, я не должна была говорить, что я не сумасшедшая. Я никогда не была чьим-то ребенком, поэтому никогда раньше не плакала. Извини меня.

— Да ладно, — пробормотала Сирокко. И не солгала. Ей оказалось удивительно легко нашептывать другой женщине в ухо заверения:

— Габи, как бы то ни было, никто из нас не может пройти через это без конвульсий. Я плакала часами. Это может произойти снова, и если я не смогу справиться, я обращусь к тебе.

— Я помогу, не беспокойся. — Казалось, она расслабилась немного больше.

— Настоящее время не имеет значения, — сказала наконец Габи. — Существует внутреннее время. И по этим часам я находилась внутри много лет. Я восходила к небесам по стеклянной лестнице — я вижу в своем воображении каждую ступеньку, я ощущаю облака, проносящиеся у моих ног и скрипящие о стекло. Это было небо Голливуда, с красным ковром на последних трех или четырех километрах, золотыми воротами, похожими на небоскребы и крылатыми людьми. Ты понимаешь, я верила этому и не верила. Я знала, что все это мне снится, знала, что это смешно, и в конце концов все исчезло.

Она зевнула и тихонько рассмеялась.

— Почему я рассказываю тебе все это?

— Наверное, чтобы избавиться от него. Тебе лучше?

— В некоторой степени.

Какое-то время она молчала, и Сирокко подумала, что Габи уснула. Но это было не так. Она пошевелилась и глубже зарылась в грудь Сирокко.

— У меня было время хорошенько посмотреть на тебя, — сказала она, глотая слова. — Мне это не понравилось. У меня появился вопрос, что мне делать с собой. Это никогда не заботило меня раньше.