Андрей Корбут - Гражданская война

Они остановились в метре от меня.

-- Господа, чем обязан?! -- учтиво, но холодно встретил я их и подумал: "Сосунки!".

-- Чем обязан?!.. -- оскалился трехглазый, очевидно, это он собирался учить меня вежливости.

-- Смотрю, вы не прочь порезвиться... -- совершенно спокойно заметил я.

-- Роберто, да он издевается над нами! -- вспылил трехлазый.

-- Франсуа, перестань. К чему это ты... -- голос слепого Орфея-Роберто напомнил мне скрежет металла о стекло.

То, что это Роберто, что он и есть сын Лауры, я понял, как только его увидел. Выглядел он старше своих друзей, тогда как они -- лет на двадцать.

-- ...Черт с ним. Пусть идет. Ну же, пошел, пошел отсюда, -- погнал меня, словно собаку, Роберто.

-- Что с тобой, Роберто? Ты предлагаешь отпустить его?! Крис, Арнольд, Серж, Жак... -- назвал Франсуа поименно каждую голову, -- что молчите?!

Но я видел -- преступить через авторитет Роберто не посмеет никто.

Наверное, бес вселился в меня, к тому же унизительное "пошел, пошел" -больно задело мое самолюбие, и, пусть с опозданием, но я ответил всем им достаточно дерзко.

-- Вы плохо воспитаны, господа! Хотя оно и понятно: вы молоды, несдержанны, задиристы... Но стоит ли приставать к первому встречному? Кто знает, чем это может обернуться.

Я был вознагражден уже тем, как вытянулись от удивления лица близнецов, как разговорчивый Франсуа на время потерял дар речи, а глаза его едва не выкатились из орбит. И только один Роберто остался бесстрастным. Он и прервал возникшую паузу.

-- Достойный ответ.

-- Вы подумали, мои слова пустая угроза? Но я верил в то, что говорил. Мне казалось, я разорву их, пусть только тронут... -- "Щенки!"...

Однако после слов Роберто в долю секунды моя голова стала чужой, тяжелой, меня забил озноб, затем пришла непосильная боль, сдавившая, словно железными тисками, виски; где-то, глубоко в подсознании я понимал, что надо бороться, сопротивляться, но сил таких не находил... Я обхватил руками голову, веки мои дрожали, глаза будто стали слепнуть, потом подкосились ноги -- и я встал на колени. Удара ногой почти не ощутил и, лишь падая на спину, увидел бешеные глаза Франсуа. Удары посыпались один за одним. Мелькали лица двухголовых -- какое-то смеялось, какое-то дышало ненавистью, но одно, мне показалось, выражало сочувствие...

Неожиданно они оставили меня в покое. Чьи-то женские руки приподняли мою голову. Это была Лаура.

"Сама не знаю, как я набралась мужества сбежать вниз и оттащить от вас этих мерзавцев... конечно, если бы не Роберто. Они послушались его", -рассказывала потом она. А я подумал: "Вот так-то, Морис, твой первый день едва не стал последним".

13.

От Лауры я ушел только утром, когда она еще спала. Мы провели чудную ночь... Лаура была и милой, и ласковой, и страстной... Однако, проснувшись, я понял, что она не стала мне от этого ближе. И все же я покинул ее, пребывая в отличном расположении духа.

В машине я позвонил домой. Патриция не возвращалась, и, по мнению Кэтти, искать ее следовало у Скотта.

В этот еще ранний час я добрался до клиники Рикардо без проблем. Оттуда, расспросив дежурного полицейского, свернул на дорогу, ведущую к дому Скотта.

Окруженный высоким забором с колючей проволокой, дом оказался и в самом деле огромным: трехэтажным, напоминающим крепость, с балконами в виде башенок, и утопающим в зелени парка.

-- Назовите свое имя, -- попросил охранник, скрывающийся за решетчатыми воротами.

-- Морис де Санс.

-- Ожидайте, -- обнадежил он.

Ждать пришлось долго. Ворота отворились не менее чем через полчаса, и все тот же охранник предложил подождать господина Скотта в беседке. Все это немного озадачило -- у своего давнего приятеля я вправе был рассчитывать на более радушный прием. И снова прошло минут двадцать, прежде чем я увидел вышедшего ко мне из дома высокого моложавого господина. Впрочем, я почти сразу узнал в нем Вильяма. Он по-прежнему был спортивен, строг, а седины не было и вовсе.

Скотт подошел, сдержанно пожал руку... Нет, годы не пощадили и его, только теперь понял я. Его истинное лицо, постаревшее, пряталось за маской грима. Остались лишь глаза, зеленовато-карие, и их испытующий, пронзительный взгляд.

-- Рад тебя видеть, -- отчеканил Скотт.

-- Глядя на тебя, этого не скажешь, -- заметил я.

-- Будь снисходителен к банальной человеческой зависти. Мне шестьдесят четыре, а тебе по-прежнему тридцать два, и ты стоишь предо мною живым напоминанием о навсегда ушедшей молодости.

Объяснение, такое простое и убедительное, смутило и обезоружило меня, и я, право, не знал, как вести себя дальше. Скотт пришел мне на выручку.

-- Ты хотел увидеть дочь? Патриция здесь... Еще рано, она спит.

-- Я могу подождать ее?

-- Разумеется. Зайдешь в дом? Нет? Как хочешь... Извини, мне пора в клинику.

Скотт быстро ушел. Через несколько минут из гаража выехала машина...

Не буду скрывать, теперь я только обрадовался, что остался один.

Это было необыкновенное утро, вернее будет сказать, таким оно мне запомнилось -- первое утро новой жизни... Предвосхищая погожий день, ветер разогнал облака, попрятав их по самым затаенным уголкам ослепительно голубого неба, где царствовало солнце, ранящее глаз, но нежное своим дыханием... "Боже, как прекрасен этот мир, и он снова со мной"..., -подумал я и в который раз за это утро приготовился к ожиданию.

Около восьми утра в парк вышла молодая женщина в костюме для тенниса и почти бегом направилась в мою сторону.

-- Здравствуйте, -- приблизившись, поздоровалась она. -- Вы и есть мой... Морис де Санс.

Да, так оно и было -- она запнулась, едва не назвав меня отцом, но потом произнесла мое имя. Она принялась с любопытством разглядывать нежданно-негаданно объявившегося папочку, что-то ее не устроило, я думаю, неприличный возраст, но так или иначе, а в голосе ее уже чувствовалась разительная перемена:

-- Я Патриция...

-- Уже догадался, -- чувствуя, что волнуюсь, быстро сказал я, в свою очередь, с не меньшим интересом всматриваясь в повзрослевшую дочь.

В ней было больше от отца, нежели от матери. Немного скуластое лицо, правильный прямой нос, красиво очерченный рот и кошачьи глаза -- и разрез, и миг, когда они смотрели, прищурившись, оценивая собеседника. Однако бюст нимфы, ноги, которым позавидовали бы все парижские манекенщицы, и золотистые пышные волосы, вьющиеся локонами вокруг шеи -- это уж точно было от Элизабет.

-- Я очень похожа на вас, мсье Санс, -- словно прочитала мои мысли Пат, -- и нос, и рот, и глаза, все твое...

-- В женском варианте я получился неплохо, -- как-то вяло пошутил я.

Разговор не складывался. В сущности, если не считать тех вырванных из контекста жизни тридцати лет, предо мною стояла почти ровесница. Очевидно, понимала это и Пат.