Вильям Александров - Планета МИФ

— Галя! — закричал Берестов. — Там Галя! — Он принялся стучать кулаками по броне. — Эй! — кричал он. — Эй, ты! Гад проклятый! Галя там! Слышишь — Галя там!

Крышка откинулась. Бугров высунул голову.

— Ну чего, одумался? Полезешь?

— Галя там! — прохрипел Берестов и не узнал собственного голоса.

Бугров резко обернулся, увидел ее на горе, что-то хотел крикнуть, приказать кому-то там, внизу, в танке, но в это время тяжело ухнуло, и чёрная тень заволокла солнце…

…Остальное Берестов вспоминал смутно, как во сне. Перекошенное орущее лицо Бугрова, его хрипящее дыхание, когда они все вместе лезли на гору и несли оттуда Галю. Потом он услышал какие-то ржавые, скрипящие звуки, как будто старый замок пытались открыть, и не мог понять, что это так ржаво и надсадно скрипит. А потом с удивлением обнаружил, что это Бугров: стоит на коленях перед Галей, возле ее накрытой чьим-то платком головы и дергается, и где-то там, глубоко внутри, в кем что-то сдавленно и страшно скрипит.

Подбежал доктор, откинул платок, посмотрел глаза. Нащупал пульс.

— Жива! — сказал он. — Но дело плохо…

И тут Бугрова как подменили. Он перестал дергаться, провел рукавом по лицу. Встал.

— Плохо, говоришь?! Так на то ты и врач, чтоб действовать, когда плохо! Давай, приказывай! Все сделаем, но чтоб жила, слышишь! Чтоб жила! Чтоб жила! — повторял он все громче, как заклинание. — Иначе… Иначе… Нет нам всем жизни иначе — понял?!

Он уже кричал — хрипло, неистово. Врач поднял руку.

— Не ори! Это прежде всего… Самолет не сядет. Машиной везти нельзя. А здесь тоже сделать ничего нельзя…

— Нельзя?! — беззвучно закричал Берестов. — Все нельзя!? А что можно?! Что можно сделать, скажи?

— Вертолет вызвать, если сумеет подняться к нам.

Бугров уже не слушал его. Он кинулся к танку, одним движением влетел внутрь, и оттуда донесся его хриплый голос:

— База! База! Это я — Бугров. Это я — Бугров! У нас беда, несчастье у нас! Человек при смерти, слышите?! Передайте в Ташкент: нужен вертолет. Сейчас же, немедленно, вертолет! Вертолет! Слышите — вер-то-лет!

Прощаться Берестов пришел к Курбану хмурым дождливым утром. Целую неделю перед этим моросил дождь, иногда переставал, изредка небо прояснялось, но вскоре снова затягивалось тучами. Думалось, вот завтра, наконец, кончится. Но приходило завтра и послезавтра, а погода не улучшалась. Как, впрочем, и настроение. Наконец он решил собираться и ехать, тем более, что после всего происшедшего ничего не клеилось, валилось из рук.

Он все приготовил с вечера и вот теперь стоял на пороге дома старика с рюкзаком за спиной, с альпенштоком в одной руке и с чёрным круглым, наглухо закрытым футляром — в другой.

— Ну вот, Курбан — собрался. Пойду…

Старик смотрел на Берестова своими внимательными, глубоко посаженными глазами, и тому вдруг показалось, что они как-то странно блестят, слезятся, что ли, под нависшими седыми бровями. И походка у него была шаркающая, стариковская, когда он пошел Берестову навстречу, обнял его.

— Когда придешь?

— Не знаю теперь, Курбан. Может, летом, когда потеплеет.

Курбан опять внимательно посмотрел на него, и от этого взгляда Берестову стало не по себе, словно прощались они навсегда.

— Чаткал не забывай, — сказал Курбан. — Геолог пришел и ушёл, а ты… Ты не забывай…

— Ну, что ты, Курбан! Куда же я от ваших гор денусь… Что привезти тебе?

— Сам себя привези, — сказал старик и пошел в глубь комнаты. Оттуда он вернулся с осколком коричневатого камня в руке. — Вот, — проговорил он. — Тот камень… Что осталось…

Берестов взял осколок, подержал в руке, сунул в карман своей куртки.

— Спасибо, Курбан. Будь здоров. Это Джуре от меня передай.

Он положил на супу свой фломастер, обнял старика и вышел. Сырой ветер ударил в лицо, подхватил полы куртки, Берестов стал спиной, застегнул куртку, натянул на голову свой походный берет.

Он вышел на дорогу, прошел немного до моста, и в это время возле него резко затормозил зеленый газик под брезентовой крышей. Открылась дверца, и он увидел потемневшее, осунувшееся лицо Бугрова.

— Уходишь? Что ж не зашел?

Берестов стоял молча, стараясь не глядеть в это тяжёлое лицо с лихорадочно блестевшими глазами.

— Садись, довезу…

Берестов не шевелился.

— Не бойся, не гробану, — Бугров переключил скорость. — В больницу еду…

Берестов сделал движение, чтобы пройти мимо, но что-то во взгляде геолога остановило его: он взялся за борт и перелез назад, вглубь, сел там на боковое сидение.

Бугров хлопнул дверцей и остервенело взял с места.

— Что, рядом со мной сидеть не хочешь? Думаешь: зверь, гад, сволочь — да? Так вот что я тебе скажу… Сидел я в тот вечер в больнице, возле операционной, когда хирурги осколки черепа у нее удаляли, и думал — если не выживет, я тоже жить не буду… — он крутанул руль, объехал рытвину. — Не потому, что наказания испугался. Мне ведь бояться нечего, я все меры принял, под камни сама выскочила… Просто представил себе — нет ее на свете, и так страшно стало — представить себе не можешь. Вдруг понял: что угодно — только бы жила. Пусть парализованная, пусть изуродованная, но только бы жива была, только бы в мире не остаться одному, без нее. Так и решил тогда: если умрёт, значит, двустволку в рот — и ногой… Видно, пощадил меня кто-то там, наверху, помиловал… А то бы шагать тебе пешком, не слышал бы ты ничего этого, и не узнал бы даже, кто такой Сергей Бугров, решил бы — ответственности испугался, струсил, сбежал от суда людского… Так ведь?

Он не оглядывался, смотрел на дорогу, прямо перед собой, но в зеркале Берестов увидел его лицо — покрасневшие, горящие лихорадочным блеском глаза, набрякшие мешки под ними, твердую, застывшую линию губ — и подумал: «Сделал бы! Именно так, как говорит, сделал бы!»

— Что врачи говорят? — спросил он.

— Говорят, жить будет… В сознание пришла… А что уж там дальше — неизвестно, сейчас никто не знает… — Придерживая одной рукой баранку, Бугров щёлкнул зажигалкой, закурил. — Я вот все спросить ее хочу — зачем она под камни выскочила? Да только нельзя, не разрешают… Может, ты знаешь?

— Догадываюсь.

— Так зачем? — Он обернулся, и лицо его вдруг болезненно скривилось. — Зачем!?

— Хотела тот памятник спасти. Думала, увидят ее на горе — взрывать не станут.

— А сказать мне нельзя было? Что я — не человек, зверь какой-нибудь?

— Тогда я спрошу… — сказал Берестов. — Зачем вам понадобилось закладывать заряд именно там, под этим камнем? Что — места другого не было?