Геннадий Прашкевич - Костры миров

Конечно, там, на Земле, в глубинах Внутренней зоны, даже столь грандиозная катастрофа будет зафиксирована не сразу. Пройдут еще миллионы лет, а фон излучения будет оставаться практически прежним, и лишь потом, когда Вселенная, сжимаясь, сократится до одной сотой нынешнего объема, ночное небо над Землей вдруг начнет светлеть, пока не станет таким же теплым, как дневное сейчас. Еще через семьдесят миллионов лет наследники и преемники нынешних землян увидят небо над собой невыразимо ярким. Молекулы в атмосферах планет и звезд, даже в межзвездном пространстве, начнут диссоциировать на составляющие их атомы, а сами атомы на свободные электроны и ядра. Космическая температура достигнет миллионов градусов, работа как звездного, так и космического нуклеосинтеза окажется уничтоженной. Мир, коллапсируя, рухнет в пространственно-временную сингулярность, в ту странную область, в которой нарушаются все известные физические законы и кривизна пространства – времени становится бесконечной.

Хенк оборвал себя.

Миллионы лет – это немало. Сейчас следует думать о сегодняшнем дне – о тех же Арианцах и Цветочниках, о том же океане Бюрге, обреченных на уничтожение.

Но что толкает протозид к верной гибели?

Он опять повторил про себя слова Ханса: «Первичники… Дохлая зона… Ни одно разумное существо не станет жить по своей воле под Стеной…»

«Первичники…»

Похоже, он был близок к разгадке.

Ведь потому протозиды и прозваны первичниками, что действительно представляют одну из самых древних, если не самую древнюю расу Космоса. Рожденные в огне Большого взрыва, протозиды, наверное, как никто, ощущают катастрофическое падение температуры и плотности межзвездного пространства в нашей расширяющейся Вселенной. Уже сейчас ее тепловой фон упал до трех градусов Кельвина, а через десять миллиардов лет он опустится до полутора. Если этот процесс продолжится (а почему бы и нет?), одна за другой начнут остывать, меркнуть звезды. Бесчисленные миры обратятся в безжизненные руины. Иногда, может, где-то и будут еще случаться те немыслимо редкие термодинамические флуктуации, что на мгновение вдруг осветят пламенем неожиданного взрыва обломки мертвых миров, но для жизни этого мало.

Это конец.

«Что остается протозидам? – спросил себя Хенк. – Что им остается, как не эта последняя попытка зажечь прощальный костер и погреться у этого костра? Взорвав квазар Шансон, протозиды, пусть на короткое время, но получат те столь необходимые для них температуры и давления, что гибельны для всех остальных живых существ…»

Хенк усмехнулся.

Теперь он понимал корни ненависти, испытываемой Цветочниками и Арианцами к протозидам. Уж если он, Хенк, оберон-икс, готов был до конца сражаться за жизнь своих предполагаемых собратьев и их союзников, то почему не должны были делать то же самое океан Бюрге, Арианцы, Цветочники?

Звуковой сигнал вернул Хенка к действительности.

На фоне Стены он увидел длинное, спирально закрученное пылевое облако. Оно медленно осциллировало, то сжимаясь, то вновь разбухая.

– Протозид, – сообщила Шу. – Преобразователь готов к действию, Хенк. Через пятнадцать минут ты получишь своего оберона.

– Мне не нужен оберон, Шу.

– Но так хотел Охотник.

– На «Лайман альфе», Шу, ты выполняешь мои приказы.

– Да, – с готовностью ответила Шу, и голос ее изменился.

– «Вот видишь! – донеслось до Хенка с работающего на Симму инфора. – Я тебе говорил, Петр, этот псевдохенк только и думал о бегстве!»

Хенк узнал голос диспетчера, но не стал отключать инфор. Не все ли равно, слышат его на Конечной станции или нет? Если он, Хенк, ошибся в своих предположениях, то всех их ожидает одна судьба – мгновенная смерть в океане раскаленной плазмы.

– Когда протозиды подойдут к квазару Шансон на критическое расстояние?

– Через двадцать семь часов, – ответила Шу.

Немного…

Хенк ясно увидел падение массивных тел в бездну квазара…

– А флот Арианцев? Охотники?

– Они подойдут примерно через сутки.

– Ты думаешь, им хватит нескольких часов?

– Я так не думаю, – ответила Шу. – Но так думают Охотники.

«Чуть более суток… Потом на протозид обрушатся удары гравитационных пушек…»

Хенк, несомненно, рисковал.

Но у него не было другого выхода. Он не хотел оставаться связанным по рукам и ногам. По псевдоподиям, как сказал бы звездный перегонщик Ханс.

– Мне не понадобится оберон, Шу, – повторил Хенк. – Я ведь и сам не знаю, кто я такой. Я просто хочу знать, Шу, что думают о происходящем протозиды.

И приказал:

– Преобразуй меня в облако.

Он не столько расслышал, сколько угадал – диспетчер на Симме грубо выругался.

19

Хенк никогда не задумывался о степенях свободы, какие он имел до прихода на Симму. Только сейчас, готовясь к выходу в открытое пространство, находясь в шлюзовой камере, он вдруг понял: он фантастически свободен. Перед ним открыт весь мир. Он может прямо сейчас уйти в любой район безопасного пространства. Он не зависел ни от кого и ни от чего. Он мог забыть и о протозидах, и об океане Бюрге, и о землянах. Он мог существовать сам по себе, ни о ком не думая, ни в чьих делах не принимая участия.

Но что-то ему мешало.

Он внимательно прислушивался к своим ощущениям.

Он чувствовал: в нем что-то происходит.

В любой момент он готов был понять – кто все-таки в нем поселился, и когда зашипели насосы Преобразователя, он на мгновение, пусть всего лишь на мгновение, но вновь испытал звездный ужас, уже не однажды испытанный.

Свет потускнел.

А может, это потускнело сознание, потому что уже не человеческое тело, а вихрь пылевой тучи мощно выбрасывался в пространство через чудовищно распахнутые шлюзы «Лайман альфы», обращенной к слепящему мареву квазара Шансон.

Он чувствовал удары звездного ветра. Он жадно впитывал в себя жесткое излучение. Он разбросал пылевые крылья на добрый десяток световых лет. Он мягко и хищно обволакивал спящего протозида.

«А может быть, это и есть я? Истинный я? Может быть, это я впрямь возвращаюсь в свое настоящее тело?»

Он услышал ответ Шу:

«Нет, Хенк!»

Шу ни на секунду не оставляла его. Она, как всегда, была нигде и была рядом. Он слышал Шу, он мог говорить с нею. Аля этого ему не были нужны ни голосовые связки, ни электромагнитные излучатели. Он сам был излучателем, он сам был излучением.

Со скоростью, близкой к световой, он, Хенк, вошел в облако протозида, и гигантская пылевая буря надолго заволокла огромный участок пространства, разметав по Стене бесформенные клубящиеся тени.

Протозид…

Чувства всех протозид, медлительно дрейфующих к квазару Шансон, были теперь чувствами Хенка. Он сам теперь ощущал медлительное, ни с чем не схожее нетерпение, он сам теперь торопился к квазару Шансон – сгореть в его безумном костре, но все начать сначала! Он видел всех и вся. Ему не требовалось инфоров и кристаллов памяти. Все, что хранилось в памяти всех протозид, было теперь его памятью.