Айзек Азимов - Дибук с Мазлтов-IV

— Папочка, его зовут Мор. Почему ты не хочешь произносить это имя?

— Потому что Мортон мне нравится больше. Когда мы познакомимся поближе, я буду менее официален. И не торопи меня, Лоринда, — дай сперва приспособиться к рубленой печени.

Мой зять усмехается, отчего верхняя губа его приходит в совершенно безумное состояние.

— Вижу, вы удивились? Импортированное мясо у нас не редкость. Как раз вчера один из моих клиентов сообщил мне, что пользуется теперь только земными продуктами.

— Твой клиент? — спрашивает Сэди. — А ты, случайно, не адвокат? (Жена всегда удивляет меня своим мгновенным переходом к фамильярности. Она сумеет тихо и мирно ужиться даже с тираннозавром. Сперва упадет в обморок, потом полежит в холодке и встанет новым человеком.)

— Нет, миссис Трумбник. Я…

— …раввин, конечно, — заканчивает она за него. — Я поняла это. Поняла в ту самую минуту, когда Гектор нашел ермолку. Знаю я эти загадки. Ермолка есть ермолка, и кроме еврея, ее не наденет никто. Даже марсианин. — Она спохватывается, но тут же обретает присутствие духа. — Клянусь, ты был на бар-мицве… Правильно?

— Нет, дело в том…

— …значит, на обрезании. Так я и знала, — потирая руки, она обращает к нему радостные глаза. — На обрезании, отлично, но, Лоринда, почему ты нам ничего не сказала? Зачем держать такие вещи в секрете?

Тут Лоринда подходит ко мне и целует в щеку, хотя я чуть сопротивляюсь, так как ощущаю, что размякаю на глазах, и не хочу показывать этого.

— Мор не просто раввин, папа. Он обратился из-за меня, а потом оказалось, что раввин нужен и колонистам. Но он не отказался и от веры своего народа и выполняет обряды в становище копчопи, которое находится возле нашего поселка. Туда он и ходил сегодня совершать копчопийский менопаузальный обряд.

— Что?!

— Ну, знаешь ли, каждому свое, — встревает моя миротворица-супруга. Но мне, мне лично, нужны только факты, а они с каждым мгновением становятся все более причудливыми.

— Копчопи. Значит, для своего народа, копчопи, он — жрец, а для нас — раввин и таким образом зарабатывает себе на жизнь? А вы, Мортон, не усматриваете здесь некоторого противоречия?

— Ну… Оба наших народа почитают могущественного и молчаливого Бога… по-разному, конечно. Например, мое племя поклоняется…

— Слушай, слушай, так тоже можно, — вмешивается Сэди.

— А младенец, каким бы он ни получился, будет копчопи или иудеем?

— Иудеем, не иудеем, какая разница, — отмахивается Сэди. — Откуда ты вдруг взялся, Гектор Благочестивый?..

Отвернувшись от меня, она обращается к остальным, словно я в момент перестал существовать.

— В последний раз в синагогу он зашел в день нашей свадьбы. И то потому, что в тот вечер полил ужасный дождь. А теперь изображает, что не может разуться в доме, пока не выяснит расовую принадлежность и веру всех его обитателей! — А потом разгневанно поворачивается ко мне: — Зануда, и что это на тебя нашло?

Я встаю, чтобы сохранить достоинство.

— Простите, но я боюсь, что мои вещи в чемодане сомнутся.

Я сижу на кровати, не сняв ботинки. Вынужден признать, что чувствую себя уже немного иначе. Не то чтобы Сэди сумела заставить меня изменить точку зрения. Сколько же лет прошло с той поры, когда ее голос превратился для меня в белый шум, фон, позволяющий думать собственную думу? Но я все более и более прихожу к выводу, что в такой вот ситуации девушке как никогда необходим отец, а что это за мужчина, который не может поступиться своими чувствами ради единственной дочери? Когда она ходила гулять с гемофиликом Херби и в конце концов явилась домой, рыдая оттого, что, мол, боится прикоснуться к нему, чтобы не вызвать кровотечение, разве не запаковал я наши вещи и не увез ее на Венеру, в Гроссингер, на три недели? И когда мой близнец Макс разорился, кто помог ему всего из четырех процентов? Я всегда готов помочь собственным родственникам. И если Лоринде когда-либо по-настоящему нужна была моя помощь, то это теперь, когда ее обрюхатил какой-то религиозный маньяк. Да, меня тошнит от одного его вида. Ну, так буду разговаривать, прикрывая рот платком! В конце концов, мир все время делается меньше. Кому, как не нам, маленьким людям, следует расти и развиваться, чтобы исправить ситуацию, верно?

И я возвращаюсь в гостиную и подаю руку своему зятьку-цветной капусте. Бр-р!

Авраам Дэвидсон

ДЕНЬ ГОСЛИНА

Пер. М. Бородкин

На идише «гозлин» означает вора или жулика, почти то же самое, что «гонев»[19]. Иное дело — гослин через «с». Гослины шныряют и мелькают тут и там, тащат все, что плохо лежит, и донимают благочестивых людей в жаркие дни. Гослины плавают в пыльных зеркалах, дожидаясь подходящего момента, чтобы выскочить из трещинки и красть, жульничать и безобразничать. Иногда их можно заметить боковым зрением. Они маячут у нас за спиной, когда мы оказываемся в одиночестве.

Вне всякого сомнения, это был день гослина. То есть гослинские безобразия, конечно, могут случиться в любой день. Но этот день был Днем гослина. Начиная с часа, когда, выражаясь образно, осел ревет в стойле, хотя тут вместо осла был кот, получавший на крыше свою порцию наслаждения. С часа, когда петух издает первый крик, — хотя вместо петуха здесь был мусорщик, гремевший ящиком. В общем, очень рано Фароли понял, что впереди-день гослина. Ночь? Ладно, пусть ночь. «Был вечер, и было утро: день один». Так или нет?

В пронзительном вопле с крыши Фароли распознал нечто новое, особое, а не просто обычное кошачье выражение болезненного удовольствия. В брани, перемежавшей грохот, было нечто большее, чем просто грубая ругань мусорщиков, ковырявшихся в яичной скорлупе, апельсиновой кожуре и кофейной гуще. Фароли вздохнул. Его жена и ребенок еще спали. Он увидел набегающий свет фар, сел, дотянулся до стакана и блюдца, смочил ногти и забормотал первые молитвы, сосредоточившись на духовном стремлении к Единому. Но он знал — знал! — в воздухе витало нечто горячее и липкое, что-то смутно мелькало в пыльных углах зеркал и окон, какая-то напряженность: тут рывок, там скачок.

Нехорошо. Нехорошо.

Короче говоря, день гослина.

Фароли решил узнать мнение эксперта и пошел в Кроун-Хайтс посоветоваться с каббалистом Каплановичем.

Ребецн Капланович была у плиты, она мешала суп огромной ложкой. При виде Фароли женщина показала белым локтем в сторону внутренней комнаты. Там сидел мудрец, великий, учитель наших учителей. Его голову покрывала бобровая шапка, на ногах сияли начищенные туфли. Одежда между шапкой и туфлями отличалась чистотой и опрятностью, как то подобает искателю мудрости. Он обменялся с Фароли рукопожатием, они поприветствовали друг друга и произнесли благословение Всевышнего. Каббалист отодвинул несколько листков бумаги, исписанных четким почерком.