Анатолий Гладилин - Тень всадника

Я позволяю себе прервать это извержение вулкана. Дескать, про родственников все ясно - рикошетом мне досталось за неспособность финансово содержать ее дом. Не спорь. Я понял и намотал на ус. Но любопытно знать, при чем тут Сен-Жюст?

Мне рассказывают историю. Когда Александра Богарне арестовали и посадили в Консьержери, Жозефина начала обивать все пороги. Бесполезно. Лучшие друзья отвернулись. Обвинение в контрреволюционном заговоре. Снять же это обвинение могли только три человека: Робеспьер, Кутон и Сен-Жюст. Робеспьер - фанатик. Кутон - злобный паралитик. Оставался Сен-Жюст, о нем говорили, что справедлив. Писала ему письма, умоляла принять ее лично. Назначил встречу. Приехала вечером в его канцелярию, в Бюро общего надзора полиции, готовая на все, понимаешь? Можешь себе представить, как женщина одевается перед таким свиданием, как обдумывает малейшую деталь туалета? А в приемной штук двадцать разодетых, расфуфыренных молодых дам! Кстати, среди них - четыре мои светские приятельницы... Каждая рассчитывала на свой шарм, каждая была готова... И поняв все про других, тем не менее молча сидела и ждала, ибо каждая втайне надеялась, что именно ее он предпочтет. Потом вышел какой-то задерганный, затюканный чиновник, сказал, что Сен-Жюст уезжает на заседание Комитета, Сен-Жюст сожалеет, что он не смог вас принять, но просит передать: он уверен, что Революционный трибунал решит ваши дела беспристрастно, порок будет наказан, добро восторжествует. То есть он над нами, дурами, поиздевался, показал нам вас много таких, готовых задрать юбки, а он, мол, выше этого! Так что, дорогой, я предложила себя, как публичная девка, да мною не воспользовались. До сих пор не знаю, кем он был, Сен-Жюст, идеалистом или изощренным палачом? Извини, милый, у меня раскалывается голова. Спокойной ночи...

На этот раз я не заперся в спальне, а по примеру Жозефины стал подливать себе в бокал вино. В кафе я заказывал вино к ужину, потому что все заказывали, и я делал как все, а тут бокал за бокалом, и я почувствовал, что оно помогает мне успокоиться, а то я так возбудился, так переживал за Жозефину, так ее жалел (уж не столько желал, сколько жалел), бедная, такое ей пришлось вытерпеть в ужасное время террора, которое, по милости небес, я не помню. Видимо, этот вечер был для меня поворотным моментом, я открыл лекарственную силу вина. Бокал, еще бокал, и я уже тупо бормочу: "Я была готова на все". Что значит эта фраза? Готова отдаться? Понятно. Готова на все? На что еще? Не понимаю. Любят женщины говорить красиво. Последний бокал. Спокойной ночи, моя Жозефиночка..."

* * *

Клонилось к закату лето 95-го года. Теперь в казарме обсуждали две основные темы: 1) Армия застоялась. 2) Зреет роялистский заговор. На пыльном плацу под палящим солнцем я проводил учения, вечерами фехтовал в манеже, пока моя сабля сама не выпадала из рук. Я спал без сновидений и просыпался с именем Жозефины на губах. Только неимоверные физические нагрузки помогали мне дождаться субботы.

Помню, в субботу 30-го термидора я вручил Жозефине свое месячное жалованье, половину которого мы тут же прокутили в таверне. И была совершенно феерическая ночь, и Жозефина, обессиленная, шепнула: "Ты мое счастье, Жером, единственное счастье!"

А утром ей принесли конверт, она вскрыла его, прочла записку, вспыхнула, скривила рот:

- Семейный праздник у Богарне. Совсем забыла. Пропал сегодняшний вечер. Так обидно...

Когда детей уложили спать, я усадил Жозефину в карету, присланную семейством Богарне, дорогую берлину с лакированными дверцами. Наследственная карета, в ней еще виконты ездили на королевские балы... "Проклятые аристократы, почему их недорезали в 93-м году?" - подумал я и, естественно, устыдился своих мыслей...

В казарму меня отвез Жан-Жак. Жозефина его специально вызвала, позаботилась о своем Жеромчике, Драгунчике, Солдатике...

Долго не мог уснуть, мерил шагами комнату. Бедняжка Жозефина, семейные обязанности, вынуждена присутствовать на скучных торжествах, мы бы с ней отлично провели время, но она зависит от родственников, сложности с наследством, она обязана думать о будущем детей... Кстати, почему семейный праздник без Гортензии и Евгения? Она читала письмо, покраснев, пригнув голову... А в карете у нее были мерцающие, отрешенные глаза...

И вдруг не я, а тот, кем я был раньше, сказал слова, которые я боялся услышать:

- Ложь. Измена. Жозефина поехала не к Богарне. Вдова казненного виконта. Ее втягивают во что-то нехорошее. Ты должен помешать этому.

* * *

Эскадрон расседлал коней. Солдаты отправились на обед. Я подошел к полковнику Лалонду:

- Мне надо в город. Дело государственной важности.

...В первую очередь, согласно уставу, я обязан был доложить своему непосредственному начальству, то есть Лалонду. Однако с того дня, когда он объявил, что я имею право на постоянные увольнительные, в наших с ним отношениях появились какие-то нюансы. Складывалось впечатление, что он знает обо мне больше, чем я сам. Полковник наморщил лоб и ровным служебным голосом ответил:

- Разумеется. Вы можете располагать своим временем.

Странное состояние я испытывал. Кто-то, скрытый во мне самом, командовал мною, вел по улицам, по лестницам, по коридорам департамента полиции. Почему я открыл именно эту дверь? Человек, явно обладающий властью, оторвал глаза от бумаг на столе, в глазах читалось недоумение: как посмел армейский офицеришка его потревожить? У меня секунда просветления, собираюсь извиниться, объяснить, дескать, после тяжелого ранения, контузии, наблюдается двойственность поведения, неадекватность поступков, однажды уже полез в драку на площади, подтолкнули... Но тут внезапно чиновник привстал, захрипел, застыл в нелепой позе, лицо его исказилось, словно он узрел в своем кабинете жуткий призрак:

- Вы?!!

Кто "вы"? Кто я? Я не спрашивал, я приказывал:

- Жозефина Богарне. Вдова Александра Богарне, участника контрреволюционного заговора. Подозревается в связях с роялистами. Я хочу знать, куда она ездит, с кем встречается, в частности, в прошлое воскресенье. Прислать мне доклад. Описать все, до малейших деталей.

На улице я почувствовал дикий приступ головной боли и еле-еле доплелся до казармы.

Конец следующей недели прошел без приключений. С Жозефиной - семейная идиллия. Моя эскапада в понедельник вспоминалась, как кошмарный бред. Где я был? Зачем? С кем говорил? Ведь я даже не назвал своего имени, не оставил адреса. Но если все это действительно произошло, не приснилось, не плод больного воображения, то ОНИ - тут я был уверен - меня найдут.

* * *

Полковник Лалонд протянул толстый конверт с сургучной печатью.

- Просили передать лично, из рук в руки.