Сборник - Фантастика, 1988-89 годы

Достаточно сказать, что биологию здесь представлял Артур Монтегю, а тополопйо- Глен Смит… Меня представил Лаферт Су Жуар, он же взял на себя сервировку стола, так как они захватили с собой различные яства. Во второй половине дня море утихло, и мы все вышли на берег, где каждый расположился в соответствии со своими вкусами. Я впервые получил возможность познакомиться поближе с товарищами по несчастью, или по счастью, что также зависело от планов и вкусов.

Огромный Артур Монтегю, на которого застолье не оказало ни малейшего действия, уселся на лежащий ствол огромной пальмы и, рассматривая море сквозь рубиновое вино в стакане, размышлял вслух.

– Сколько нас тут, спрашиваете вы? Могу сказать только одно: много… Не меньше трехсот человек, а может быть, и побольше. Но мы только преподаватели, читаем лекции и отсчитываем дни, а я знаю совершенно точно, что среди подписавших контракт немало профессиональных ученых, далеких от преподавательской деятельности. Атомщики и ракетчики, химики, кибернетики, чистые математики и электронщики, да мало ли еще кого собрали здесь эти любознательные купальщики. Есть и военные… Да, да, и пусть вас это не удивляет! Им здесь читают морскую и сухопутную тактику, курс борьбы с подводными лодками, внутреннюю баллистику и еще пропасть всякой всячины. А они слушают! Они только слушают, эти круглоголовые. Я здесь уже третий год, но так и не могу отнести их к какой-нибудь определенной категории. Вы,- обратился он ко мне,- вы здесь недавно?! Не так ли? И вы чувствуете себя на кафедре как человек, которому набили рот ватой - не прожевать и не выплюнуть. Вам кажется, что ваша работа идет впустую и все, что вы им сообщаете, они тотчас же забывают, как только отплывают от берега и начинают плескаться в море? Они не только запоминают, но сравнивают нас между собой и при этом критикуют, да еще как критикуют!

Артур Монтегю отхлебнул из стакана и поставил его на траву.

– И невольно я хочу спросить себя,- продолжал он,- спросить вас, а для чего? Для чего все это? Этот “морской университет”, кому служим и не являемся ли мы всего лишь эгоистами, низкими жалкими эгоистами, несмотря на всю нашу ученость и былые заслуги. Имеем ли мы право быть здесь? Каждый из вас готов подсказать мне, что если мы откажемся, то на наше место наймут других, может быть, лучших, а может быть, и худших, и это истинная правда. Но меня пока, я хочу обратить ваше внимание на это “пока”, интересует вопрос в его теоретической плоскости, вы меня поняли?

– Дорогой Артур,- взял слово Лаферт Су Жуар,- кто из нас не ставил перед собой этот же вопрос? И что же? Приходит день, и мы торопимся на берег к своим Гавелам, и хотя их головы похожи на кегельные шары, но в головах кое-что есть! И почему, я вас спрашиваю, почему мы считаем, что они способны понять свое и наше назначение? Почему вы задаете вопрос, в котором уже содержится угроза для нас всех? Я подразумеваю все суше-земное человечество в целом. Может быть, они, став сильными, помогут слабым? Почему такая мысль не приходит нам в голову первой?

В разговор вмешался Глен Смит.

– То, что предлагает наш уважаемый старейшина, Лаферт Су Жуар, носит вполне установившееся название. Он предлагает нам совершить трансцензус, некий прыжок из привычного мышления в иное. В данном случае это заманчиво и весьма успокоительно. Но заметьте, господа, если мы совершим подобный трансцензус, если мы скажем, что они воспитываются нами на благо суше-землян, то всякое раздумье сразу же прекращается. Пока в словах Артура Монтегю слышалась нам вполне ясная угроза, пока вопрос “для чего они?” содержит в себе обращение к нашей совести,- ведь если они во вред, то кто же мы? - мы были само внимание, наш ум работал с силой, ясностью и энергией. Но, как только мы совершаем предлагаемый нашим уважаемым Лафертом трансцензус, все утихает тут же. Наши удивительные занятия становятся обычным преподавательским делом, к которому многие из нас готовились всю жизнь, наши слушатели становятся обычными мирными студентами. А мы с вами с этого момента становимся интеллектуальными мертвецами.

– В этом и есть сила зла,- заявил я, воспользовавшись наступившим молчанием.- Добро, по самой своей природе - пассивно, а зло, угрожая нам или нашим близким, нашему роду, племени, нации, делает нас альтруистами… Мы начинаем понимать существование ценностей вне нас. Чужая жизнь и чужое счастье становятся нашими. И мы поднимаемся до чудесных вершин, для которых существуют такие сверкающие слова, как героизм, мученичество, святость…

– Успокойтесь, синьор Кальери,- не дал мне договорить Глен Смит.- Ради бога успокойтесь, вы не на кафедре. И не надо забывать, что среди нас большинство - естествоиспытатели.

– Вряд ли вы, Глен, сделали правильно, не дав продолжать Джоке Кальери,- сказал Лаферт Су Жуар.- Вас испугало, что вы услышите еще одну проповедь, но ведь, в сущности, все просто, идеально просто, как проста жизнь, и море, и звезды. Группа людей, я имею в виду нас всех, попадает в иную среду, иное общество. Разделяй суше-земное человечество и имбиторов расстояние в десяток световых лет, и мы были бы счастливы встретить на какой-нибудь далекой планете столь внимательных к нашим занятиям учеников, столь доброжелательных и услужливых. Однако мы и они находимся на одной планете, и наш труд помогает им подняться вровень с остальным населением земного шара, и столкновения, разумеется, не избежать… И тогда каждый из нас задаст себе тот же вопрос, что и Артур Монтегю: “А для чего все это?” Вопрос, в котором спрятан легион других: “Кем являемся мы для суше-земного человечества? Предателями? Пособниками безжалостного врага в самом недалеком будущем?”

В этом месте Лаферт Су Жуара прервал негромкий голос:

– Кто сказал это?

Голос был совсем незнакомым, и все вскочили на ноги. Рядом с продолжавшим сидеть на стволе пальмы Артуром Монтегю стоял человек. На нем были флотские брюки и закатанная по локоть белая рубашка. На вид ему не было еще и тридцати, но во всем облике угадывались властность и привычка отдавать приказания.

– С вашего позволения, сэр,- сказал по-английски Лаферт Су Жуар.- А с кем мы имеем честь говорить?

– Здесь, на островах меня называют Агуа,- ответил незнакомец, и в этот момент я почувствовал, что по крайней мере двое или трое из присутствующих на берегу его все-таки знали. А среди них Лаферт и Монтегю. Тень- отлично скрываемого страха коснулась их лиц.

– Вот что,- сказал я,- эти люди мои гости. Одних я знал, труды других были столь большим украшением нашей науки, что познакомиться с ними лично было для меня большой честью. Не кажется ли вам, сэр, что вам надлежит объясниться более подробно, прежде чем мы примем вас в свое общество. Тем более что мы здесь говорили о вещах, в общем, секретных…