Владимир Малов - Я — шерристянин

Пронизав взглядом весь шестнадцатиэтажный дом сверху донизу, шерристянин усадил двух лентяев-школьников делать уроки, выключил магнитофон, гремевший, мешая соседям, у какой-то старушки на втором этаже и перестроил структуру всех стен здания так, что они стали совершенно звуконепроницаемыми.

А потом мощным импульсом мозговой энергии шерристянин убрал двор дома, растворив в пространстве весь мусор, оставшийся со времен стройки, и взамен создав из него красивые грибки и беседки, скамейки и соорудив площадку для бейсбола, футбольное поле и теннисный корт.

И наконец, послав по этажам психологическое внушение, житель чужой планеты вывел из дома во двор всех жильцов, от пионеров до пенсионеров, и на созданных им спортивных площадках весело застучали мячи, взлетели в воздух бумеранги и воланы бадминтона, раздались слова команды: «На старт! Внимание! Марш!..»

Один из молодых жильцов, Олег Соколов, подчиняясь психологическому внушению, так поспешил на спортивные состязания, что даже шагнул во двор прямо с балкона, с четвертого этажа. Но, конечно, с ним ничего не случилось. Подхваченный волной энергии, тотчас же излученной шерристянином, он мягко спланировал на землю, отряхнулся и занял свое место на теннисном корте с ракеткой в руках.

…Надя Переборова между тем, еще не придя в себя после удивительного своего полета через весь город, который она даже не успела осознать (просто, ощущая себя сначала в одном месте, она вдруг ощутила себя в другом), словно бы в каком-то сне преодолевала расстояние между своим домом и домом Миши Стерженькова.

Средства передвижения, которыми она теперь пользовалась, были сугубо земными — трамвай, метро и троллейбус, — и ей казалось, что время тянется ужасно медленно и что городской транспорт просто стоит на месте. Наконец троллейбус щелкнул створками дверей у Мишиного подъезда, Надя выпрыгнула из него и кинулась к лифту. Лифт тоже полз еле-еле, ей хотелось выскочить из него и побежать вверх по лестнице бегом. Но вот и дверь с табличкой «59», длинный, беспокойный звонок, и Надя Переборова, оттолкнув даже Стерженькову Татьяну, влетела в квартиру. Миша Стерженьков встретил ее каким-то особенным взглядом, и тогда, сразу забыв обо всем, Надя Переборова без сил опустилась на стул.

Волной поднимаясь из самых глубин ее существа, внутри нее зазвучала музыка. Волшебная гармония звуков обретала чудодейственную силу, она словно бы открывала перед человеком, услышавшим их, какие-то новые горизонты и грани его жизни, заставляла задуматься о том, о чем никогда не случалось думать прежде, и понять то, чего не поймешь в обычные, рядовые моменты жизни. Музыка пела в душе Нади Переборовой, и она знала: так бывает, так было иной раз с самыми величайшими в истории исполнителями, она читала об этом в книгах, — это был момент высочайшего вдохновения.

Второй концерт, исполнением которого она не во всем еще была собой довольна… Словно бы сразу приоткрылись перед ней те секреты, без понимания которых смычок выводит не то, что должен. Свои секреты есть в каждой вещи, долгим и повседневным трудом приобретается их разгадка, и лишь изредка, в момент необыкновенного душевного подъема, приоткрываются они сразу, вот как теперь…

Скорее к инструменту, домой!.. И, подчиняясь этому властному требованию вдохновения, она кинулась из комнаты Миши Стерженькова, даже не попрощавшись с ним, как сделали бы это в такой момент на ее месте Паганини, Моцарт или Шопен. Громко хлопнула входная дверь, совершенно уже остолбенелым взглядом проводила Надю Переборову Стерженькова Татьяна, под каблучками юной виолончелистки гулко застучали лестничные ступеньки…

И не успела, не успела уже Надя увидеть, как в Мишиной комнате прямо из воздуха, из ничего проявляется какое-то загадочное сооружение размером с обеденный стол, не похожее ни на один из когда-либо виденных Надей предметов, — решетчатое, с множеством углов и волнистых линий, с сложным переплетением трубочек, проводков, каких-то геометрически правильных частей и частей совершенно невообразимых форм…

Глава седьмая

Миша Стерженьков сидел на полу, и в его голове был сумбур. Сферический колпак ярко-желтого цвета, покачивающийся на кронштейнах, уже отодвигался в сторону, втягиваясь в недра аппарата, порожденного далеким и чужим разумом. В комнате сильно пахло какими-то совершенно незнакомыми, неземными запахами.

Миша пошевелился и сделал слабую попытку встать. Ноги не слушались, в ушах стоял какой-то звон, перед глазами, мешая видеть как следует, проплывали цветные пятна сложных и разнообразных конфигураций.

Собрав волю, выдержку и мужество — качества, воспитанные многими спортивными состязаниями, в которых ему приходилось участвовать, — Миша все-таки встал. Кронштейны уже сложились, и ярко-желтый колпак скрылся внутри аппарата за какими-то створками, щелкнувшими звонко и мелодично. Мысли Миши Стерженькова постепенно приходили в порядок. Сходил на нет звон в ушах, и цветовые пятна перед глазами, растворяясь в воздухе, становились все прозрачнее. Пульс возвращался к обычной и не часто нарушаемой норме.

Внутри Мишиной головы послышался шорох, похожий на тот, что издает иголка проигрывателя, когда кончается пластинка. Потом раздались звукосочетания, смысл которых невозможно было понять, но строй их быстро менялся, как если бы говоривший то и дело переходил с одного языка на другой, и наконец прозвучали слова на родном Митином языке:

— Второй этап исследований на Земле вынужденно прекращен досрочно. Землянину возвращено его сознание, довести ход исследований до конца не представлялось возможным.

Миша Стерженьков облизнул пересохшие губы. Неожиданно для себя самого он вдруг услышал свой голос, задающий аппарату шерристян робкий вопрос о том, не он ли, Миша, виной тому, что ход исследований оказался прерванным. Вопрос прозвучал нелепо, Миша почувствовал, что отчаянно, неописуемо краснеет. Изо всех сил желая сказать что-нибудь еще, чтобы сгладить впечатление, он выдавил из себя фразу, которая прозвучала еще нелепее:

— Вы простите, если что оказалось не так… я… мне… Мне вам очень хотелось помочь… Первый Контакт… Вы и сами должны это понять… понять, что я… Разве я стал бы… специально…

Воцарившееся молчание было гнетущим. Миша чувствовал, как краска заливает все его лицо и густеет до совершенно невообразимой степени. Еще он ощущал на себе постоянный взгляд, которым откуда-то из своих глубин смотрел на него аппарат, построенный шерристянами. Взгляд, кажется, был укоризненным и чуть ли не печальным. Исследования шерристянам пришлось прекратить досрочно, и что-то упорно подсказывало Мише: случилось это по его вине. В смятении Миша подумал о том, что так же, скажем, он мог бы смотреть и сам на какую-нибудь неожиданную помеху, помешавшую, например, поставить рекорд в пяти метрах от финишной ленты.