Дино Буццати - Рассказы из сборника «Семь гонцов»

Не отрывая головы от подушки, муж с укоризной, слабым голосом сказал: «Мне было плохо».

«Плохо, говоришь?» — равнодушно спросила она, подходя к шкафу. «да, приступ этих моих ужасных колик… думал, не вынесу…»

«Но теперь полегчало?» — тем же тоном спросила жена. «Сейчас стало получше, но все равно еще больно… — тут его голос внезапно переменился, стал резким, злым: — А где это ты была? Могу я узнать, где ты была? Сейчас уже половина второго!»

«Незачем так кричать. Где я была? В кино была, с Франкой».

«В каком кино?»

«В „Максимуме“».

«А что там идет?»

«Ну, знаешь! Что это с тобой сегодня? Учиняешь допрос, где я была, да в каком кинотеатре, да на каком фильме, может, хочешь еще знать, на каком трамвае я ехала? Тебе сказано, что я была с Франкой!»

«Какой, говоришь, фильм вы смотрели?» Спрашивая, он все с тем же страдальческим выражением лица подвинулся на кровати так, чтобы можно было достать со стола пачку газет.

«Ах, вот оно что! Проверить решил? Думаешь, я лгу? Хочешь меня подловить, да? Ладно. В таком случае я тебе вообще ничего не скажу. Вот так».

«Знаешь, кто ты? Хочешь, я скажу тебе, кто ты? — От жалости к самому себе Ло Ритто едва не плакал. — Хочешь, я скажу тебе, кто ты? Хочешь?»

Задыхаясь от ярости, он повторял и повторял один и тот же дурацкий вопрос.

«Ну скажи, скажи, если тебе так уж хочется!»

«Ты… ты… ты… — выкрикнул он механически раз десять подряд, с мрачным наслаждением бередя рану, нывшую где-то глубоко в груди. — Я тут едва не подох, а ты шляешься неизвестно с кем. Какойто „Максимум“ придумала! Я болею, а она разгуливает с кавалерами… да ты хуже самой последней девки… — Тут он, чтобы усилить впечатление от сказанного, сделал вид, будто его душат рыдания, и, всхлипывая, продолжал: — Ты… ты меня… погу… ты меня погубила, навлекла позор на мой дом… Я лежу в постели больной, а ты всю ночь где-то шатаешься!»

«Ну, завел, завел! — наконец откликнулась жена, убравшая между тем шляпку и костюм в шкаф, и повернула к нему побледневшее и вытянувшееся от злости лицо. — А теперь, по-моему, лучше тебе помолчать».

«Вот как, это я еще и молчать должен! Да как у тебя хватило наглости сказать такое? Я должен молчать? Делать вид, будто ничего не произошло? Ты будешь разгуливать до часу ночи и заниматься своими грязными делишками, а я — молчи?»

Она тихо, с расстановкой, так что все «с» у нее получались свистящими, сказала: «Если бы ты только знал, как ты мне противен, если бы ты только знал, старый сморчок! Подумаешь, художник Ло Ритто! Пачкун! — Ей доставляло наслаждение, что каждое ее слово, как бурав, ввинчивалось в самые чувствительные и болезненные точки его души. — Да ты посмотри, посмотри на себя в зеркало. Ты же конченый человек, развалина, беззубая уродина… с этими своими сальными косицами! Художник, ха!.. Да от тебя же смердит… Не чувствуешь, какая вонища в комнате?» И она с гримасой отвращения распахнула окно и легла грудью на подоконник, делая вид, будто ей необходимо глотнуть свежего воздуха.

С кровати послышалось хныканье: «Я наложу на себя руки, клянусь, я покончу с собой, не могу больше…»

Женщина молчала, стоя неподвижно и глядя из окна в холодную декабрьскую ночь.

Чуть погодя он уже не жалостливым, а снова зазвеневшим от ярости голосом закричал: «Да закрой, закрой это проклятое окно! Хочешь, чтобы я простудился?»

Жена не шелохнулась. Он посмотрел искоса на ее лицо: оно уже не было ни злым, ни напряженным; казалось, из него вдруг ушла жизнь: отразившееся на нем непонятное новое чувство удивительным образом его изменило. И какой-то странный свет озарил его.

«Интересно, о чем она думает? — спросил он себя. — Может, ее испугала моя угроза покончить с собой?» Но он сразу понял, что ошибся. Даже если бы у него были какие-то основания тешить себя надеждой, что у жены осталась хоть капля привязанности к нему, было ясно, что дело тут в чем-то другом. В чем-то очень страшном и сильном. Но в чем именно?

Вдруг жена, стоя все так же неподвижно, окликнула его: «Адольфо! — голос ее был нежным и испуганным, как у девочки. — Адольфо, посмотри», — пробормотала она в какой-то невыразимой тоске, словно из последних сил.

Любопытство Ло Ритто было так велико, что он, позабыв о холоде, вскочил с постели, оперся о подоконник рядом с женой да так и окаменел.

Над черным гребнем крыш по другую сторону двора медленно поднималось в небо что-то огромное и светящееся. Округлый, правильной формы контур проступал все четче и наконец вырисовался полностью: это был сверкающий диск невиданных размеров.

«Господи, луна!» — потрясенно прошептал он.

Да, это была луна, но не мирная обитательница нашего ночного неба, пособница любви, добрая волшебница, своим сказочным светом превращающая лачуги в дворцы, а огромное, изрытое страшными провалами чудовище. В силу какого-то вселенского катаклизма она непомерно увеличилась и, безмолвная, нависла над миром, заливая его ровным ослепительным светом, похожим на свет бенгальских огней. В нем каждая вещь прорисовывалась до мельчайших деталей, отчетливо виднелось все — углы, карнизы, камни, царапины на стенах, волоски и морщины на лицах людей. Но никто не смотрел по сторонам. Глаза всех были обращены к небу, люди не могли оторваться от этого ужасающего зрелища.

Неужели извечных законов природы больше не существует, какая-то страшная ошибка нарушила порядок во вселенной? Может, это уже конец, может, наш спутник со все возрастающей скоростью неотвратимо приближается к земле и через несколько часов зловещий шар разрастется так, что заполнит собой все небо, потом его свет померкнет в конусе земной тени и уже ничего не будет видно, пока в какую-то долю секунды в тусклом свете ночного города мы не почувствуем, как на нас надвигается не имеющий границ шероховатый каменный потолок; мы даже не успеем ничего увидеть — все разлетится и рухнет в пустоту прежде, чем наш слух уловит начало взрыва.

Со двора доносятся стук распахиваемых окон и ставен, призывы, крики ужаса; у подоконников сгрудились люди, в этом лунном свете они кажутся призраками.

Ло Ритто чувствует, как рука жены сжимает его руку, сжимает так, что ему становится больно.

«Адольфо, — выдыхает она, — Адольфо, о, прости меня, Адольфо, сжалься надо мной, прости!»

Всхлипывая, она прижимается к нему, ее бьет сильная дрожь. Не отрывая глаз от чудовищной луны, он обнимает жену, а в это время словно идущий из недр земли гул — это кричат и стенают люди, миллионы людей — разносится над крышами охваченного ужасом города.

Стены Анагора

Когда мы углубились в Тибести, проводник из местных жителей спросил, не желаю ли я случайно взглянуть на стены города Анагора — он может их показать. Я посмотрел на карту, но города Анагора там не было. Не упоминался он и в туристских путеводителях, обычно весьма подробных. Я спросил: