Георгий Вирен - Путь Единорога

Проклиная хромоту, бежал к храму Успенья Богородицы. Застал старушку прихожанку, дневавшую там и ночевавшую. Она рассказала, что Мила была совсем недавно, часа два назад. И долго молилась у иконы Богоматери, стояла на коленях. Старушка порадовалась: раньше-то Милочка вовсе не молилась, а тут так истово... А потом ушла. Вроде к станции. Матвей нашел отца Никанора, и тот развел руками: знаю, конечно, знаю рабу божью Людмилу и люблю за чистую душу, ну а больше мне знать ни к чему, на что нам адреса-фамилии?

Он бросился в город. День за днем обходил его улицы, вглядывался в женщин. Понимал, что это бессмыслица, но не мог прекратить поиски. Иногда вдруг обжигала мысль: а если ока сейчас вернулась? И кидался обратно в поселок. Но там его встречал пустой дом и унылый, изголодавшийся пес. Матвей снова ехал в город к один за другим обходил его храмы, слушал хоры, а потом дожидался хористов, смотрел им в лица... Бывало, ночевал на вокзале, чтобы с ранней обедни снова начать обходить все "сорок сороков" московских церквей... Однажды задремал на вокзальной скамейке. Не заметив, уронил на пол кепку. А когда очнулся, нашел в ней два пятака и новенький гривенник... Сначала не понял - откуда это, а потом пошел взглянуть на себя в зеркало: увидел исхудавшего, изможденного старика с седой бородой, в грязном, истершемся ватнике. И вернулся домой.

...Карат залаял весело. Матвей разбирался в его лае. Тихий, почти скулящий: "Пусти гулять!", или лютой зимой: "Пусти в комнату, замерз!"; спокойный, короткий, остерегающий: "У ограды остановился чужой!"; злобный, громкий, частый: "Чужой вошел на участок!"; тоже громкий, но заливистый, веселый: "К нам пришел знакомый!". А знакомый - это значит Ренат, иногда дядя Коля Паничкин. Матвей с утра уже был у Рената, попросил чего-нибудь почитать, тот порылся, достал том: "Читал?" - "Нет". - "Да ты что! остолбенел Ренат. - Пока не прочтешь, я тебя культурным человеком не считаю!" Матвей пригляделся: "Махабхарата". "Слушай, салям-алейкум, ты мне сейчас дал бы чего попроще, такое настроение. Юлиана Семенова нет?" "Есть Юлиан Отступник на французском, но пока не прочтешь "Махабхарату", я тебе ничего не дам". Делать нечего, Матвей завалился с книгой на топчан... и как-то быстренько задремал. Услышав заливистый лай Карата, очухался и решил, что Ренат зачем-то пришел. Нехотя поднялся, лениво прошел к крыльцу. В сенях крутил хвостом и лаял Карат. Матвей открыл дверь, приготовив приветствие: "Спасибо, салям-алейкум, за книжку - идеальное средство от бессонницы", но слова замерли... Внизу, у крыльца, опираясь на палку, стояла Ядвига Витольдовна. Карат рванулся к старухе и почтительно обнюхал ее.

- Прошу простить меня, уважаемый Матвей, - медленно сказала она с явным акцентом, - у меня маленькое несчастье. Совсем пропал звук у телевизора. Я думала, что оглохла, но потом включила радио и все хорошо услышала. Значит, пропал звук у телевизора. Вы не могли бы посмотреть этот аппарат? Может быть, еще возможно вернуть ему звук?

- Да бога ради, разумеется, сейчас посмотрю, - охотно откликнулся Матвей.

- Я вам чрезвычайно благодарна, - говорила старуха по пути к дому. Знаете, я еще не очень старая женщина, мне семьдесят семь лет, и я все могу сама. Я и читать могу, но у меня стали быстро уставать глаза, и я почти перестала выписывать газеты. Но я привыкла быть в курсе всех дел жизни и смотрю телевизор - от него мои глаза не устают. Но пропал звук! Прекрасное изображение, а звука совсем нет.

- Звук, Ядвига Витольдовна, не самое страшное, авось починим.

- Я буду так благодарна вам, уважаемый Матвей.

Дело и вправду оказалось пустяковое - от старости телевизор совсем разболтался и требовал просто капитальной чистки. Матвей сбегал домой, натащил кучу деталей, и уже через час старуха благодарила его:

- Вы замечательный мастер, уважаемый Матвей! Ведь не только появился прекрасный звук, но и изображение намного лучше стало! Я напою вас чаем!

Он присел к столу и огляделся. Ядвига жила чисто и скромно: этажерка с десятком книг, старенький, но еще крепкий платяной шкаф, маленькое уютное кресло у телевизора, короткая кровать, застеленная клетчатым пледом, рядом - столик с шитьем... Матвей провел взглядом по шитью - и вокруг вернулся, пригляделся. А потом даже встал, чтобы удостовериться: да, действительно, на столике были сложены детские платьица, штанишки, рубашечки, а одна распашонка лежала раскроенная, но еще не сшитая. Матвей улыбнулся: подрабатывает старушка, что ли?

Она как раз вошла в комнату с чайником в руках.

- Мы будем пить чай и смотреть телевизор, уважаемый Матвей! И нам все будет слышно!

- Ядвига Витольдовна, - сказал он, - у вас внуки есть?

- О, нет, нет! - покачала она головой. - Я совсем одна, совсем. Виновато улыбнулась и осторожно поставила чайник на подставку.

- А это? Хобби? - шутливо спросил Матвей, указывая на детские вещички.

- О, это в воду, в воду, - и она опять неловко улыбнулась - то ли жалобно, то ли просительно.

- Куда, простите? - не понял Матвей.

- Это поплывет по реке, далеко-далеко... Садитесь, я налью вам чаю. Он свежей заварки и чудно пахнет.

"Не дай мне бог сойти с ума", - подумал ошарашенный Матвей.

Ядвига Витольдовна налила ему чаю, придвинула крохотную сахарницу и блюдечко.

- Берите сахар, уважаемый Матвей, - сказала чинно и сама отхлебнула. - О, вполне удачно, вполне! А варенье у меня, конечно, свое - вишневое, крыжовенное, малиновое, смородиновое, - она указала на четыре одинаковые хрустальные вазочки с вареньем и без паузы продолжила: - Я была первой красавицей Варшавы...

"Бедняга", - подумал Матвей.

- Разумеется, сейчас в это трудно поверить, но это было так. В двадцать восьмом году я танцевала с Дзядеком! Ну - с Пилсудским, все его звали Дзядек, по-польски - дедушка, и, честно признаться, он был прелесть! В конце зимы на балу в Вилянуве он сам пригласил меня, и вся Варшава смотрела на нас. Он, конечно, был реакционер, но тогда я этого не понимала. Я помню ту зиму, ту весну - вокруг только и разговоров про будущие выборы в сейм, а у меня голова шла кругом от поклонников и кавалеров. Из высшего общества, разумеется... Мой отец был... Впрочем, теперь это неважно... - Она чопорно отхлебнула чай, вновь довольно покивала. - А потом я вышла замуж. Если честно признаться - не вышла, а убежала. Отец был против того, чтобы я выходила за небогатого и неродовитого студента. Да мало этого - еще и коммуниста! Скандал. Но я все-таки вышла замуж, потому что очень любила Збигнева. А потом мы оказались в Москве - Збигнев стал работать в Коминтерне. И все было чудесно. Родилась Басенька, потом - Янек. Мы жили... О, это был кусочек настоящего счастья... До мая тридцать восьмого года, до всей этой ужасной истории...