Клиффорд Саймак - Дом на берегу

И едва он подумал о братстве, как на него накатила волна теплоты, окутала его и обняла – по смутным детским воспоминаниям, именно так тепло было на руках у мамы, когда она укладывала его в постель. А затем он тронулся в путь. Его приподняло и понесло, забор под током проплыл где-то внизу, и под ногами заскользил склон крутого холма. Он не испытал испуга: все было, как во сне, как в сказке, и рождало в глубине души странную уверенность, что на самом-то деле с ним ничего не происходит, а следовательно, и опасности нет.

Он очутился лицом к лицу с согбенными фигурками, сидящими полукругом, и, хотя сознание было по-прежнему спутанным, их можно было хорошо разглядеть. В общем, глядеть было особенно не на что. Они оставались такими же коренастыми и бесформенными, как и с дальнего расстояния. Их тела казались неуклюжими глыбами без каких-либо деталей, различимых при лунном свете, но вот лица – этих лиц Лэтимеру никогда не забыть. Лица сохраняли треугольные очертания, свойственные рептилиям, однако жесткость треугольных контуров значительно смягчали глаза – живые, ясные, исполненные сострадания.

Он вглядывался в эти лица и все же никак не мог избавиться от сомнений: действительно ли он здесь, в нескольких футах от них, или по-прежнему стоит внизу, на газоне, а они сидят, согбенные, на своей верхотуре? Он напрягся, сознательно пытаясь сориентироваться, ощутить почву под ногами, прижаться к ней подошвами – но нет, старайся не старайся, земли под ногами не ощущалось.

В них не было ничего особенно отталкивающего или пугающего – они внушали легкую брезгливость, и только. Сидят себе скорчившись, нечетким кружком, и пялятся своими добрыми, сочувствующими глазами. И все же странным образом, какой он не взялся бы определить, их присутствие ощущалось ежесекундно. Они не тянулись к нему физически, не пробовали дотронуться возможно, из боязни, что если попробуют, он отшатнется, – и тем не менее дотягивались до него как-то иначе, словно бы заливали в него, как воду в бутыль, самую суть своего естества.

А потом они заговорили с ним: не голосом, не словами, он не мог бы сказать как, а может, с помощью того самого естества, которое залили в него.

– Теперь, когда мы познакомились, – заявили они, – мы отсылаем тебя обратно…

И он очутился – где? – в конце вымощенной кирпичом подъездной аллеи, ведущей к дому. За своей спиной он услышал сырые, ветреные шорохи первобытного леса, и в ближних деревьях гортанно перекликались две совы. На широкой лужайке росли могучие дубы, а под ними стояли красивые каменные скамьи, на которых, судя по их виду, никто никогда не сидел.

Дом на берегу. Они вернули его в дом на берегу, а не в штаб-квартиру, не в засаженную травой загородку под холмом в мире, где меловой период никогда не кончался и не кончится.

Они вернули его сюда, но он чувствовал, что естество, которое в него закачали уродцы, сохранилось и бурлило внутри и источало знание и комфорт.

Кто они? – спросил он себя. Полиция, а может, беспристрастные судьи? В любом случае они и в будущем станут следить за потугами воротил, которые ищут для себя монопольных выгод в альтернативных мирах, открытых ныне для человечества и, наверное, для многих других разумных рас. Следить и при необходимости вносить коррективы с тем, чтобы эти миры не пали жертвой межнациональных финансовых устремлений расы, впервые их открывшей, а были неотъемлемым достоянием всех, – вероятно, все-таки немногих – разумных видов, развившихся на всех мирах. Станут следить, в частности, и за тем, чтобы любой мир использовался мудрее, чем люди использовали свой родной первичный мир.

И они не сомневаются ни на миг, что это может быть и будет сделано. Более того, они уверены, что это неизбежно случится, что в грядущие годы люди и другие разумные существа расселятся по райским мирам, о которых упоминал Саттон, и что с мирами, поджидающими поселенцев, будут обращаться с бережностью, человечеству доселе не свойственной. Потому что диковинные согбенные стражи рассядутся на множестве холмов во всех мирах и повсюду будут нести свою неусыпную вахту.

Но можно ли им доверять? – задал он себе вопрос. Задал и устыдился. Ведь они заглянули ему в глаза, а затем поделились с ним своим естеством и вернули его сюда, а не в укрепленный лагерь в меловом периоде. Они знали, они разобрались, где ему будет лучше всего. А раз так, то, несомненно, разберутся и во всем остальном.

Он пустился по аллее быстрым шагом, клацая каблуками по кирпичам. Как только он подошел к крыльцу, дверь распахнулась, и на пороге вырос слуга в ливрее.

– Вы опаздываете, – произнес дворецкий. – Остальные ждали вас, ждали, но только что сели обедать. Суп наверняка еще не остыл.

– Виноват, – ответил Лэтимер. – Меня задержали непредвиденные обстоятельства.

– Кое-кто полагал, что надо пойти поискать вас, но мистер Джонатон сумел их отговорить. Он заверил, что с вами все будет в порядке. Заявил, что у вас есть голова на плечах. И выразил уверенность, что вы вернетесь. Пропустив Лэтимера внутрь, дворецкий закрыл за ним дверь и добавил: – Все будут счастливы убедиться, что вы в самом деле вернулись…

– Благодарю вас, – откликнулся Лэтимер.

И, стараясь не слишком спешить, подавляя вскипающую в душе радость, двинулся к гостиной, откуда доносились веселый смех и оживленная болтовня.