Стивен Кинг - Истории Хейвена

По гравию зашуршали колеса машины.

— А вот и моя мама, — сказал Барни, вскочив столь стремительно, что чуть было не перевернул кресло миссис Греншау. — Счастливо, Хилли! Здоровские фокусы!

— Но… — Теперь у Хилли на глаза навернулись слезы. Барни заглянул под платформу и помахал рукой.

— Пока, Дэвид! Молодец!

— Да нет же его там, проклятье! — взвыл Хилли. Но Барни уже удрал. Мама и миссис Греншау направились к двери, изучая каталог. Все случилось слишком быстро.

— Не взмокни, Хилли, — бросила Мэри через плечо. — И пусть Дэвид помоет руки, когда пойдете в дом. Там внизу довольно грязно.

И только дедушка Дэвида, Ив Хиллман, оставался на лужайке. Он тревожно уставился на Хилли.

— Ну а ты почему не уходишь? — спросил Хилли с патетической горечью, которую, правда, портил дрожащий голос.

— Хилли, если твой брат не там, — непривычно тихо спросил Ив, — тогда где же он?

"Я не знаю", подумал Хилли, и страх перевесил обиду на его внутренних весах. А со страхом появилась вина. Как наваждение, перед глазами стояло заплаканное, испуганное лицо Дэвида. И его собственная злость, побудившая сказать: "Улыбайся же!" и Дэвид улыбался сквозь слезы.

— Все в порядке, он там, — ответил Хилли. Он разразился рыданиями, сел на помост и спрятал горящее лицо в коленях. — Да, он там, ох; все разгадали мой фокус, и никому он не понравился; ненавижу магию, лучше бы ты никогда не дарил этот дурацкий волшебный ящик…

— Хилли… — начал было Ив, казавшийся огорченным и взволнованным одновременно. Что-то здесь было не так… здесь, да и во всем Хэвене. Он это чувствовал. — Что-то не так?

— Уходи отсюда! — рыдал Хилли. — Я ненавижу тебя! Я НЕНАВИЖУ тебя!

Дедушки больше чем все остальные становятся мишенью для обиды, упреков и разочарования. Ив Хиллман почувствовал все это сразу. Обидно слышать, что Хилли ненавидит его — он принял это близко к сердцу, несмотря на то, что мальчик сказал это сгоряча. Иву было стыдно, что его подарок вызвал эти слезы… не имеет значения, что выбрал и купил набор фокусника не он, а его зять. Когда подарок обрадовал Хилли, Ив счел его своим; теперь, когда внук уткнулся заплаканным лицом в колени, нельзя отказываться и слагать ответственность на других. И еще он почувствовал тревогу и неловкость, потому, что нечто происходило именно здесь… но что? В последнее время появилось чувство, что он дряхлеет — пока не очень заметно, но симптомы понемногу нарастают с каждым годом, — особенно это чувствуется в нынешнее лето. "Кажется, этим летом каждый из нас одряхлел… да, но в чем же это выражается? Во взгляде глаз? Ляпсусы и ошибки; забываются давно знакомые имена? Все это да! Однако есть что-то еще. Так сразу и не угадаешь…"

И еще — смущение, столь не похожее на безразличие, овладевшее всеми зрителями на втором представлении, подсказывало Иву Хиллману, который был здесь единственным человеком, наделенным богатой интуицией (можно сказать, что он был единственным человеком, наделенным богатой интуицией, в теперешнем Хэвене — Джим Гарденер не в счет, ведь он крепко запил еще в семидесятых), подсказывало ему, что он делает нечто, о чем еще будет горько сожалеть. Вместо того чтобы согнуть свои искореженные артритом колени и заглянуть под импровизированную сцену, чтобы убедиться, что Дэвид Браун действительно там, он отступил. Он также отогнал мысль, что его подарок ко дню рождения оказался невольной причиной теперешних переживаний Хилли. Он отошел от Хилли, думая вернуться, когда мальчик возьмет себя в руки.

10

Когда дедушка оставил Хилли в одиночестве, вина и сознание собственной ничтожности удвоились… если не утроились. Подождав, пока Ив скроется из виду, Хилли вскочил на ноги и бросился к платформе. Он снова нажал на замаскированную педаль.

Хумммм! Он ждал, что силуэт Дэвида появится на доске. Тогда Хилли сорвал бы косынку и сказал: "Ну, что ты видел? Это же не было НИЧТО, правда?" Он бы извинился, что напугал Дэвида и причинил ему столько неприятностей. Или, может быть, он просто…

Ничего не изменилось.

Страх сдавил горло Хилли. Началось… или, может быть, оно и было все это время? Пожалуй, все так и было. Только теперь оно… нарастает, да, то самое слово. Разрастается, набухает, словно кто-то протолкнул в горло воздушный шарик и теперь надувает его.

По сравнению с этим новым страхом чувство вины и ничтожества сошло на нет. Он попытался сглотнуть, но противное, душащее ощущение не проходило.

— Дэвид? — прошептал он, снова надавливая на педаль. Хумммммм!

Он передумал бить Дэвида. Он бы обнял его. Когда Дэвид вернется назад, он упадет перед ним на колени, обнимет его и скажет, что Дэвид может получить все игрушки (кроме, быть может, Змеиного глаза и Хрустального шара) на целую неделю.

Опять ничего.

Косынка, которой был накрыт Дэвид, лежала, скомканная на доске. Из-под нее не вырастал силуэт Дэвида. Хилли стоял на заднем дворе в полном одиночестве, и июльское солнце нещадно пекло его голову; сердце бешено колотилось о грудную клетку, воздушный шар все разбухал у него в горле. "Когда он раздуется и лопнет, — думал Хилли, — возможно я смогу заплакать".

"Успокойся. Он вернется! Уверен, что вернется! Помидор вернулся, радио, складное кресло… Все, с чем я показывал фокусы, вернулось. Он… он…"

— Хилли, Дэвид, идите купаться! — закричала мама.

— Да, ма! — отозвался Хилли дрожащим, неестественно бодрым голосом.

— Сейчас идем!

И подумал: "Пожалуйста, Господи, верни его назад, прости меня. Господи, я ничего не могу сделать, я подарю ему все игрушки; только, Господи, Милосердный Господи, ПУСТЬ ОНО ЕЩЕ РАЗ СРАБОТАЕТ И ВЕРНЕТ ЕГО НАЗАД".

Он снова надавил на педаль.

Хумммм.

Глазами полными слез он уставился на доску. На мгновение ему показалось, что что-то происходит; нет, только порыв ветра качнул доску.

Ужас, острый как стальная бритва, полоснул его нервы. Он уже собрался бежать к маме на кухню и вытаскивать из ванной мокрого и не одетого отца, которые были бы, несомненно, поражены случившимся. Кое в чем паника благотворительна, когда она приходит — все остальные мысли начисто отрезает.

К сожалению, ненадолго. Две мысли навязчиво крутились у Хилли в голове.

Первая; "Я никогда не дематериализовывал что-либо живое. Даже помидор был сорванный, а папа говорит, что сорванные растения уже не живые".

И вторая: "Л может ли Дэвид дышать там, где он сейчас? А что, если не может?"

Он даже не задумывался над словом «исчезать», до этого момента. Но теперь…

Несмотря ни на что, паника не могла прогнать отчетливый мыслеобраз. Он видел Дэвида, лежащего на какой-то дамбе среди неведомого пейзажа, похожего на поверхность мертвой, отравленной планеты. Серая земля — сухая и холодная; трещины, распахнутые, как рты мертвых рептилий, покрывали землю. А над головой — небо чернее бархата, которым обтягивают ювелирные витрины; миллионы звезд смотрят вниз на Дэвида — и они гораздо ярче экваториальных звезд, потому что то место, которое Хилли отчетливо видел испуганными глазами своего воображения, было полностью или почти безвоздушным.