Андрэ Нортон - Рассвет в 2250 году

Через три часа непрерывного путешествия они достигли края очаровательного леса, или по крайней мере, он показался им таким Это был оазис зелени, пробившейся сквозь безжалостную жару и бесплодие развалин. Некогда это был парк, но теперь он превратился в настоящий лес, который Люра приветствовала радостным, восторженным мяуканьем. Кобыла тонко заржала, ломясь сквозь кусты, пока не вышла на то, что, несомненно, было звериной тропой, ведущей вниз, по пологому склону. Форс спешился и позволил кобыле идти дальше, и та перешла на рысь. Они достигли конца тропы, которая упиралась в озеро. Кобыла зашла по колено и уткнула нос в зеленую воду. Длинная красно-золотистая рыбина уплыла прочь от кобылы, замутившей воду Форс опустился на широкий камень и стащил сапоги, чтобы окунуть горящие ступни в прохладную воду. С озера подул ветерок, обсушивший его влажное тело, и поднял опавшие листья кустарника, росшего вокруг озера. Форс посмотрел на другой берег. Напротив него шли вверх широкие белые ступени, потрескавшееся и заросшие мхом, и он заметил чуть виднеющееся здание, куда вела эта лестница. Но все это он мог обследовать и позже. Сейчас ему хотелось просто посидеть на холодке. Кобыла вышла из озера и набила полный рот длинной сочной травой Утка закрякала и вылетела из-под ее копыт, села на воду и быстро поплыла к лестнице.

Вечер был долгим, но сумерки вокруг того укрытого озера были короткими. Пока еще света было достаточно, чтобы видеть, Форс рискнул зайти в высокое здание с колоннами наверху лестницы и обнаружил, что ему все еще везет. Это был музей — одна из тех сокровищниц, которые очень высоко котировались в списке находок, разыскиваемых Звездными Людьми Он бродил по комнатам с высокими потолками, его сапоги оставляли грязные следы на светлой пыли, иссеченной следами мелких животных. Он стряхнул пыль с ящиков и попытался прочитать по буквам замазанные и расплывшиеся надписи. Гротескные головы злобно и слепо глазели сквозь мрак из изъеденных червями рам — все это некогда было картинной галереей. Но темнота погнала его к убежищу во внешнем дворе. Завтра у него будет время оценить то, что находилось внутри здания. Завтра… да у него же было неограниченное время для обнаружения и анализа всего, что находилось в этом городе! Он пока даже и не начинал исследования.

Было тепло, и он позволил своему костерку прогореть, пока не осталась только кучка углей. Лес оживал. Он узнал лай рыскавшей в поисках пищи лисицы, печальный зов ночных птиц. Он мог почти представить себе, как на городских улицах собираются толпы голодных призраков, ищущих то, что исчезло навсегда. Но здесь, где человек никогда не жил, было очень мирно и похоже на долины его собственной горной страны. Действительно ли был Лэнгдон здесь до него и не на обратном ли пути из этого места был убит его отец? Форс надеялся, что это было так — что Лэнгдон познал радость доказательства верности своей теории, что его карта привела его перед смертью именно сюда.

Люра появилась из темноты, легко шлепая по замшелым ступеням у края воды. И кобыла вошла без понукания, ее копыта звенели по разбитому мрамору, когда она поднималась к ним. Это было похоже — Форс выпрямился, все внимательнее вглядываясь в опускающуюся ночь — похоже на то, словно их пугал чуждый мир, и пугал настолько, что они искали компаний, чтобы защититься против него. И все Же он не испытывал беспокойства, которое охватило его в тех, других развалинах — этот кусочек леса не содержал никаких ужасов. Тем не менее, он поднялся и пошел, чтобы собрать столько хвороста, сколько ему удастся найти, и он работал во все большей спешке, пока не стало слишком темно, чтобы он вообще мог видеть что-нибудь. Он соорудил из обломанных веток и плавника нечто вроде баррикады, чтобы защититься от нападения. Люра следила за ним — и за него — сидя настороже на верхней площадке лестницы. И кобыла тоже не сделала ни шага, чтобы снова выйти на открытое пространство. Наконец руками, слегка трясущимися от усталости — странный порыв все еще побуждал его к какого-то рода действиям — Форс натянул лук и положил его рядом, под рукой, потом высвободил из ножен меч. Ветер стих. Было очень душно. Даже птицы перестали кружиться над водой. Раздался внезапный удар грома, и вспышка фиолетовой молнии рассекла южную сторону неба Короткая молния, а приближалась еще большая гроза Это-то, вероятно, и наэлектризовало воздух. Но Форс не стал обманывать себя Что-то помимо грозы нависало в этой ночи. Дома, в Айри, когда они смотрели зимние представления с песнями, как раз перед тем, как убирали большой занавес и начиналась пьеса, у него возникало подобное странное чувство. Своего рода взволнованное ожидание — вот что это было. Но теперь его ожидало что-то еще, чуть затаив свое дыхание, он завертелся на месте. Его воображение — он был наделен проклятием слишком живого воображения! Кое-что в этом было неплохо. Лэнгдон всегда говорил, что воображение было полезным инструментом и ни один Звездный Человек не был бы полноценен без него. Но когда оно у человека было слишком живое — тогда оно питало темные страхи глубоко внутри и было дополнительным врагом, с которым приходилось сражаться в любой ситуации. Но сейчас размышления о Лэнгдоне не изгнали его странного чувства. Снаружи было что-то, темное и бесформенное, стерегущее и следящее следящее за крошечным Форсом рядом с искоркой слабого огонька — следящее для того, чтобы потом что-то предпринять. Он со злостью помешал дрова в костре. Он становился глупым, словно окосевший в полнолуние лесной житель! Должно быть, какое-то безумие притаилось в засаде в этих мертвых городах, чтобы заполнить мысли человека и отравить его. Это был намного более тонкий яд, чем те, которые создали Древние, чтобы использовать их в своих губительных войнах. Он должен выиграть эту схватку в своем мозгу — и сделать это как можно быстрее!

Люра следила за ним через пламя костра, ее голубые глаза в отблесках пламени горели топазами. Она хрипло и громко замурлыкала, стараясь разуверить его. Форс чуть-чуть ослабил свою постоянную настороженность. Настроение Люры было противоядием. Он достал из Звездной Сумки дневник и полностью переключил на него все свое внимание: четким почерком он стал записывать наблюдения, которые сделал за весь сегодняшний день. Если этот дневник когда-нибудь будет прочитан Ярлом, его должны будут оценить по общему стандарту таких записей. Темнота образовала черный круг там, куда не доставал свет от костра.

5.

День обещал быть знойным. Форс проснулся, донимаемый тупой головной болью и смутными воспоминаниями о неприятных снах. Его нога болела. Но когда он осмотрел затянувшуюся рану, она не оказалась загноившейся, чего он боялся. Ему хотелось искупаться в озере, но он не смел делать этого, пока кривой шрам не зарастет полностью. Он был вынужден удовольствоваться тем, что поплескался на мели. Воздух в музее был мертвящим, и в коридорах витал слабый дух тлена. На стенах висели незрячие маски, и, когда он попробовал некоторые из висевших там мечей и ножей, они разбивались на мелкие осколки, настолько были хрупки. В конце концов, он взял с собой очень мало — многое из выставленного там было слишком громоздким. Он выбрал несколько крошечных фигурок из ящика, где грязная табличка говорила что-то насчет «Египта», а также неуклюжий перстень с вырезанным на нем жуком, который лежал на соседней полке. Самой последней вещицей была маленькая лоснящаяся черная пантера, гладкая и холодная на ощупь, в которую он сразу же влюбился и не мог вынести расставания с ней.